Первопроходцы - очерк

С вертолета мне казалось, что район, куда мы летим, залит космическими красками. Такое необыкновенное впечатление возникло, возможно, оттого, что я впервые видел этот таежный край с высоты птичьего полета.

Ах, какими волшебными тонами отливает эта богатая недрами земля в час, когда только что восходит солнце. Большие полотна дремучих лесов кажутся раскрашенными в цвет морской воды. Берега рек, замысловато изрезавших небольшие равнины, устланы удивительными коврами, сотканными из багряно-изумрудных листьев, а отлогие закраины озер и болот напоминают своей синевой фрагменты левитановских картин. Красота неописуемая... Но любоваться ею можно лишь час-другой. Потом она угнетает вас своей холодной монументальностью.

Притомленность в конце длительного полета стала одолевать и нас, как вдруг в бескрайней панораме мы увидели красный флаг. Он гордо развевался в кольце стройных сосен. Казалось, что само солнце, поднявшееся, чтобы осветить огромное пространство и дать жизнь ему, наплыло на этот алый флаг и зажгло его своей энергией.

Мы пошли на посадку. С высоты было видно ликование людей, встречающих вертолет. Они бросали в небо шапки, приветствовали, вскинув вверх руки. Они радовались вертолету потому, что для них он был той ласточкой, которая на понятном с детства языке сказок приносит счастье. Но ласточкой реальной: вертолет доставлял им грузы для строительства, хлеб, большую почту, предвещал встречу с новыми людьми.

...В небольшой избушке было тепло и уютно. Слегка дышала теплом чугунная печка-времянка, на которой стоял добела начищенный солдатский чайник.

Сержант, человек с крупными чертами лица, с пышной черной копной волос, представился:

— Сержант Сухбат Наврузов. — Затем он сделал паузу и добавил: — Старший по трудовому хозяйству.

Немного позже мы хорошо поняли, что это такое трудовое хозяйство. В тайге был разработан песчаный карьер. День и ночь поставлял он для строительства новой железной дороги так нужный ей песок.

Внимательно выслушав сержанта, полюбовавшись еще какое-то время его образцовым внешним видом, я молча присел на низкую табуретку и, находясь под впечатлением житейского уюта, начал рассматривать комнатушку. По-солдатски умело заправленные кровати с полотенцами. На стене небольшой газетный портрет с крупной надписью: «Виктор Мирошниченко». Открытки из кинофильма «Они сражались за Родину». Аптечка. Часы-ходики довоенного образца. Небольшой транзистор. Далее уголок дежурного: необходимая документация, графики. Все бумаги оформлены грамотно, прилежно, четко. А вся жизнь организована по-уставному. Видно, деловой командир у этих ребят.

— Как служба, товарищ сержант? — спросил я.
— Все идет нормально. Задания командира выполняем в срок. С головного участка нареканий нет. Вертушки бегают по графику. Настроение нормальное, — жизнерадостно ответил сержант.

И в его докладе я вновь почувствовал командирскую жилку: все доложено предельно ясно.

Вот уже третий день живу я в их маленьком коллективе. Мне кажется, у ребят только одна забота: как бы не застал их врасплох сильный мороз. Поэтому они тщательно, по-хозяйски, утепляют старенький, видавший виды экскаватор, проверяют думпкары, содержат в образцовой чистоте входные стрелки, берегут воду. К вечеру, когда зримо наплывают сумерки, они присматриваются к тревожному небу и начинают хлопотать еще больше.

Утро начинается с физической зарядки. Поднимаемся на отлогую сопку, где приютился необычный спортгородок.

Спортгородок самодельный: турник, ствол дерева вместо коня, штанга — колесная пара от узкоколейки... Боксерская груша слатана из старых вещевых мешков и подвешена к сосне, обгоревшей когда-то от молнии. Все занимаются самостоятельно, у каждого много своих разнообразных гимнастических приемов. Видно, что занятие приносит ребятам радость. Но по команде сержанта зарядка заканчивается организованно — дисциплина есть дисциплина.

Начинается трудовой день. Уже по первым кубометрам грунта видишь, что за управлением экскаватора сидит опытный специалист. Но техника у него старенькая. Выбираю время перекура, веду с Ашотом Шеровым разговор. Ашот рассуждает:

— Я бы не был до конца искренним, если бы не сказал, что, конечно, неплохо иметь в нашем деле новенькую технику. Но как подумаешь, то и поймешь, что нелегко его, новый экскаватор, сюда забросить. В том смысле, что, как я считаю, дорого это для государства. А мой, — он сделал ударение на слове «мой», — экскаватор в трудовых боях проверенный. При хорошем уходе за ним вполне соответствует...
— Государственный у вас подход к делу, ефрейтор.

Шеров немножко удивляется:

— Так я же солдат!
— Не скучновато вам здесь? — спрашиваю однажды Наврузова.
— За работой не замечаешь. Живем дружно, хотя собрались из разных мест. Породнились. Стали вроде лесных братьев. В этом вы, наверное, убедились. Так что не страшно и под колпаком у вечной тишины...

Он на минуту сосредоточился и, как бы припоминая что-то дорогое, поведал мне историю.

— Однажды заготавливали мы дрова. Смотрю, по перегону топает человек. В штатском, конечно. Смотрю и думаю себе: явно не из наших, таежников, наверняка живет в шумном городе. Идет оглядывается, ко всему прислушивается... Гость оказался бодреньким таким старичком. Присел, опершись на свой посох, попросил воды напиться. Разговорились, естественно. Спрашиваю:

«Откуда, папаша, держите путь?»

«По своей родной сторонушке шагаю, сынок. В районе сын у меня врачом работает. Хоть и на исходе мой восьмой десяток, а ноги еще несут. Вот и потянуло меня пройти, посмотреть на склоне лет край родимый. В молодые годы по речке здесь баржи тянул. Потом Советскую власть защищал. Воевал с фашистами. Много повидал, оттого и дороги мне ваши стальные стрелы-дороги. Это, сынок, ваша работа?»

«Наша».

Старик покачал удивленно головой.

«Вот ведь какое время настало: трудовому мастерству бойцов учат. А сам же откуда родом будешь, сынок?»

«Из Таджикистана. Город есть такой— Душанбе. Слыхали?»

Мой собеседник замолчал, видимо, прикидывал, далеко это или близко. Затянулся своим самосадом и уточнил:

«Это значит оттуда, где всегда жарко?»

«Да, папаша, солнца там хватает. Оно наше богатство».

«А ты и мою сторонушку не прибедняй. Чуешь, какое у нас солнышко ласковое! Не пышит, как печь, а ласкает тебя... Теперь позволь вопрос: зачем дорога в этой глуши понадобилась?»

От такого вопроса я даже растерялся как-то.

«Если, сынок, я спрашиваю непонятно, то уразумей лучше так: для чего строите эти путя?»

«Как для чего?.. Ну, чтобы тайгу преобразить. Это ж ясно».

«Немножко неточно, солдат, думаешь, неглубоко. Я склонен рассуждать так. Дорогу рубите для того, чтобы из наших, сибирских, недр взять нефть, газ, лес и пушнину. Зачем такому богатству быть под спудом? Нужно, чтобы все шло людям в руки. Понимаешь, сынок, людям! Вот в чем существо нашей Советской власти, волю которой мы с тобой как бойцы выполняем».

Старик явно читал мне политграмоту, и меня это немножко задевало. Отвечаю ему:

«Верно и правильно вы говорите, папаша. Так и мы все понимаем».

«Если так понимаете, то очень полезно живете, молодые люди», — горделиво подытожил он наш разговор.

После этого замолчал, закурил. Изредка посматривал на голубое небо. Видимо, вспоминал о чем-то дорогом и близком, сосредоточенно хмурил седые . кустистые брови.

«Дайте мне водицы в дорогу, еще далековато шагать. Солнышко припекает. Не так уж долго мне остается греться...» — И он вновь по-старчески мудро посмотрел в небо.

И хотя горькой тоски в его словах мы не почувствовали, все же хотелось как-то сгладить грусть старика. Но здесь его взгляд вновь стал спокойным, и мы не решились возвращать гостя к тревожным думам.

Солдаты принесли клюквенной воды. Он взял в руки флягу, долго и с интересом ее рассматривал, а потом взволнованно заговорил:

«За флягу большое спасибо. Не фронтовая она у вас, не окопная. Вы, к счастью, тех времен не знаете. А что такое фляга для человека на фронте, в следующий раз вам поведаю. Теперь же идти мне надобно, авось к вечеру доберусь к берегу реки, а там сынок с внучкой меня поджидают. Вертолет, вишь, хотел за мной прислать, уважить отца... Да только к чему он, вертолет-то. Человек рожден по земле ходить, пока ему ноги послушны».

Сегодня у таежников праздничный ужин. Во-первых, Ашоту Шерову вручили грамоту ЦК ВЛКСМ за ударный труд, и тот ходит окрыленный. А во-вторых, Сухбат Наврузов получил от жены письмо — месяц не было ни звука... Целая вечность! Сухбат места себе не находил.

Вчера старшина привез свежее масло, картошку, на удивление, ни одной мороженой картошины, лук, сгущеное молоко, книги... Так что сегодня пир горой: нажарили румяного картофеля, свежей рыбы и вскипятили большой чайник перенасыщенного сладкого чая. За столом Наврузов по долгу старшего взял слово:

— Товарищи, прошу внимания. Ефрейтора Шерова с наградой поздравили командиры и начальники. Нам все это приятно. Разрешите и мне от души поблагодарить Ашота за ударный труд. Он уже сегодня выполнил годовую норму, и мы гордимся им.

Не успел Шеров и просиять, как в разговор вступил Колесников.

— Триста процентов, конечно, впечатляют. Но не кажется ли вам, что он надорвал экскаватор? Ночью тросы лопнули, как мыльные пузыри. Габарит по тревоге пришлось убрать. Месячный план под угрозой. А? Мы не можем...

Ашот вскочил как ошпаренный, запальчиво сказал:

— Главное, что я не надорвался, — он протянул над маленьким столом свои огромные руки. — Видишь эти руки? Они отремонтируют экскаватор, и он еще будет работать, еще как работать! Ты почему-то не замечаешь, что машина работает с перегрузками. Разве это мне надо? Стройке надо!

Дальше Шеров, захлебнувшийся от обиды, только махнул рукой:

— Зачем за столом такой караул кричать?..
— А ты не обижайся на правду. Вон у сержанта Наврузова красные кубики на графике — это тобой на сегодня недосыпанные кубометры, — нахмурился Колесников.

Наступило молчание. Наверное, и Колесников посчитал, что переборщил с критикой, и уже мягче, с паузами, заговорил:

— Я и сейчас, Ашот, тобой горжусь... Подумать только — о нашей избушке из глухомани знают в самой Москве! Только и экскаватор жалко... Но мы все тебе поможем с ремонтом.

В дверь постучали, и на пороге появился невысокий краснощекий солдат с баяном в футляре. Это был Короби- цын, новый помощник Шерова. Его усадили за стол. Он погрел руки о чайник и спросил, что сыграть и в честь кого.

— Давай в честь Сухбата. У него радость: жена письмом одарила, — посоветовал Поповиченко.
— Рановато наш командир женился, — скептически поморщился Колесников. — Сочувствую: тайга, любовь и писем нет... Не жизнь, а грусть сплошная. Другое дело, отслужил свое, набрался жизненного опыта — тогда и валяй!
— Ловко у тебя получается, как пописаному. Только любовь не трамвайный билет, который можно купить, когда тебе надо. И не кедровые шишки — выбежал вот сейчас за порог и принес сколько хочешь сюда на голубой тарелочке. Это, пожимаешь, любовь! — заступился за командира Загоруйко.
— Сыграй, Геннадий, любимую песню моей жены. Из кинофильма «Три тополя на Плющихе», — попросил Сухбат.

Коробицын пробежал пальцами по клавишам, поймал нужную мелодию — и полилась песня, наполняя собой избушку. Затем она вырвалась на простор тайги, со скоростью мысли миновала эту величавую землю и, как показалось Сухбату и всем нам, достигла Душанбе, где ждала его подруга. Слушали солдаты молча. И пойди догадайся, что выражали их сосредоточенные лица: волнение или раздумья? Глядя на молодых, сильных и красивых людей, я нисколько не сомневался, что к каждому из них обязательно придет большая, хорошая любовь. К одним раньше, к другим позже. Они сумеют правильно распорядиться своей судьбой. Но несомненно и то, что этот вечер, вся армейская служба, породнившая их первопроходцев, навсегда оставят свой добрый след в солдатских сердцах.

Загоруйко, скрипнув дверью, вошел в избушку и тихо сказал:

— Товарищ сержант, поднимать людей надо. Габарит завалило, не вытащить вертушку. Рано было молодому экскаваторщику ночную смену доверять.

Сухбат подвернул фитилек лампы, неторопливо записал что-то в журнал и спросил:

— Может, вдвоем справимся, не станем парней тревожить?
— Нет. Я все осмотрел... Двоим не под силу.

Сержант громко скомандовал:

— Подъем, товарищи! Габарит очищать!

Солдаты зашевелились. Сергей Селиванов первым соскочил с постели, процедил:

— С этой вертушкой и сна не досмотришь. Хорошо, когда он непутевый, а если как сейчас, то жалко...
— Небось в Крыму ловил русалок? — сострил Мельник, укрываясь с головой одеялом.
— Подъем, подъем, Мельник, — строго сказал Наврузов.

Солдаты быстро поднялись и стали одеваться.

Мороз уже успел прихватить песок — лопатой не уковырнешь. В ход пошли ломики, которыми заботливо запасся Наврузов. Работали дружно. Сначала все налегли на один думпкар, а очистив его, перешли к следующему... Такая работа в карьере для них не впервой. Случалось всякое. Но для каждого стало законом: чистить габарит примерно то же, что окапываться на поле боя. Никакого промедления! Не вырвал вертушку из морозного песчаного плена — считай, сутки потеряны. Трудно будет потом вытащить вагоны на главный путь, запросить для них зеленую улицу. Вот и затарабанят горячие звонки сверху: где вертушка, что с ней? Ее ждут на переднем крае наступления на тайгу не менее, чем свежее подкрепление в жарком бою. Нет такой тыловой поддержки — плохо. Вертушка — это все! Это всегда солидный вклад в план. Вот и бросаются солдаты в морозной темноте откапывать проклятый песок по крупицам. Бросаются как в бой. И приказ выполняется ими любой ценой, только бы выполнен он был точно и в срок. Только бы не задержать общее наступление на тайгу!

Сорок минут невероятно трудной схватки с непогодой приводят к победе — вертушка со скрипом трогается с места. Машинисты Анатолий Врадий и Александр Лушков, получив разрешение на отправление, подают сигнал, тепловоз уводит вагоны в дальний рейс.

Гудок ночью в тайге — явление не совсем понятное. Порою нет эха. Спящая студеная тайга не воспринимает его, глушит.

Сержант Наврузов, когда все собрались в избушке, посмотрел на часы и разрешил досматривать сны.

— А у меня лопата сломалась... — негромко доложил Мельник.
— Еще чего! Завтра починить и доложить! В карьере — это все равно что оружие, — строго сказал сержант.
— На эту «точку» я заглядываю всегда с радостью, — говорил мне командир взвода лейтенант Владимир Дмитриевич Тинтулов. — Люди надежные, но все держится здесь на сержанте Наврузове. Крепкий хлопец! Когда пришел к нам, произвел поначалу впечатление слишком застенчивого человека. Такой, думаю, для тайги слабоват. А теперь посмотрите на него — орел! И откуда только житейская мудрость появилась, сильная командирская воля, способность не растеряться в трудных условиях, не пасть духом, крепко сплотить людей!

В самом деле, откуда? Надо отдать должное самому Тинтулову — под его крылом оперялся сержант, много хорошего перенял у лейтенанта. Известно, армия большая школа.

Но и в нее пришел Наврузов, уже познав жизнь. Сухбат воспитывался в детском доме. Там ему привили любовь к людям, к труду и ту порядочность, без которой нельзя жить в нашем коллективе. Он вступил в жизнь уже способным глубоко понимать ответственность перед обществом за свои слова и дела.

Когда после женитьбы ему нужно было переезжать в другой город, Сухбат рассуждал:

— Не знаю, смогу ли оставить завод... Сроднился с ним. Остальное все приемлемо — для меня советские люди везде хорошие.

Это глубокое человеческое убеждение он не впитывал с молоком матери. Оно было привито ему чуткой и заботливой матерью-Родиной, всем тем образом жизни, в котором он рос и воспитывался с пеленок. И быть может, именно это выделяло его среди других товарищей по службе, людей тоже положительных и надежных. Ведь недаром, провожая его в армию, рабочие завода, где он трудился, наказывали:

— Возвращайся, Сухбат, к нам: хотим инженером тебя видеть. Думающая о людях у тебя голова. — Когда рабочий люд дает такую характеристику, то это кое-что да значит! За здорово живешь ее никто не даст.

Как-то Наврузов показал мне большой альбом. На титульном ватмане яркие цифры: 1976—1977 гг. Я стал листать и изумился: подшитые боевые листки и листки-молнии. За всю зимовку. А выходили они весьма регулярно...

— После службы сдам альбом в комнату истории части.- Здесь вся наша жизнь. Наш комсомольский дневник. Думаю, тем, кто после нас сюда придет, пригодится.

Я смотрел на сержанта и не знал, что ему сказать. Много ведь не скажешь, а малым тут не обойтись... Все они, составляющие этот маленький таежный гарнизон, люди своего века. Бурного, кипучего. Сегодня они в солдатском мундире, их смысл жизни — в служении Отчизне. Служении верой и правдой, талантом и знаниями — всем своим существом.

Приходит пора улетать. Я расстаюсь с ребятами. И они еще долго машут шапками вслед нашему вертолету.

Сказочно быстро летит время. Все более удлиняется просека, уходя в голубую даль. Рождается новая, могучая артерия.

Скоро, скоро побегут по ней поезда, пробуждая к жизни край величавой красоты и несметных богатств. Вырастут города, взметнутся ввысь небоскребы. И быть может,* останется среди них избушка с красным флагом. Как вечный памятник мужеству и мастерству тех, имя которым — первопроходцы.

Майор Н. Попков
Рисунок А. Черенкова
«Советский воин» №6 1977

***