Петр Великий и Гамильтон

В высших слоях общества Петр, так сказать, взял женщину за руку, ввел ее в круг светской и общественной жизни". Так повествуют биографы "царя-плотника", так привыкли думать и мы с вами.

Однако...

Первая камер-фрейлина

Кого только нет в горницах Екатерины Первой!

Впрочем, многие знают, что ее двор - это еще и неофициальный петровский гарем. Через пару десятков лет звание фрейлины будет означать почет и уважение, но сейчас оно нередко служит ширмой для многочисленных любовниц Петра.

Среди приглянувшихся монарху дам в один прекрасный день оказалась Мария Даниловна Гамильтон (однофамилица известной леди Гамильтон, про которую снято немало фильмов).

Когда она появилась при царском дворе - загадка. Но несомненно: красоты Мария Даниловна была необыкновенной, а происхождения - знатного, из древней шотландской семьи, состоявшей в родстве с именитыми боярами России. Первой из царицыных придворных был ей жалован титул камер-фрейлины.

Царская страсть коротка

Всешутейшим, всепьянейшим празднеством начался 1715 год - царь женил князь-папу, семидесятилетнего старика Никиту Зотова. По замерзшей Неве носились сани с гуляющими вельможами, запряженные лошадьми, козлами, медведями. Пировали месяц.

Гамильтон, в конце концов, сказалась больной - она скрывала беременность. Пробыв некоторое время в своих покоях, никого не принимая, достала у дворцовых лекарей снадобья, вытравила плод и возвратилась в свет.

А при дворе шептались: "Государь-то Марию Даниловну желать более не изволит..." И точно: любовница наскучила Петру. Он уже забавлялся с другими "метрессами" - генеральшей Евдокией Чернышевой, снова вошедшей в фавор (Петр говорил о ней: "Авдотья - бой-баба!"), и Анной Кремер, служанкой Гамильтон.

Единственным утешением для отвергнутой любовницы стал царский денщик Иван Орлов - рослый, грубый, необразованный, страстный. Рощи, потаенные беседки и аллеи Летнего сада служили превосходным местом для интимных встреч.

В Петербурге закружился новый жаркий роман. Продолжился он и тогда, когда денщик с фрейлиной в царской свите отправились за границу. Случилось это в январе 1716 года.

Воровство и убийство

За границей - совсем другая жизнь. Можно вздохнуть свободней, всласть повеселиться на пирах и балах. Все тут не так, как на петербургских ассамблеях, где водку разносят солдаты, опаивая всех и каждого, где каждый третий гость - придворный шут, палач или доносчик.

И царь весел, охотно беседует со своим союзником, королем датским, на извечную мужскую тему - о женщинах.

- Брат мой, я узнал, что у вас также есть любовница, - сладчайше вопрошает датчанин.
- Да, только мои б... стоят мне гроши, а вы на свою тратите миллионы экю, которые можно было бы употребить лучше, - смеется в ответ Петр.

(Это не выдумки, читатель, разговор двух монархов шел при свидетелях, и их мемуары дошли до нас. А то, что Петр на женщин тратился очень скупо, тайной никогда и не было)

Немного позже царь уехал на юг Европы - лечиться водами - оттуда пишет жене: "Сообщить отсюда особо нечего, только что доехали мы благополучно, а поскольку во время пития вод домашние забавы доктора употреблять запрещают, я метрессу свою отпустил к вам, ибо не мог бы удержаться, ежели б она при мне была".

Пока государь в отъезде, Ванька Орлов с товарищами что ни день, то пьяны. Гульба, крики, мат. Деньги летят быстро. А жалованье - маленькое.

Гамильтон нашла способ пополнить карманы: зажав страх, она запустила руку в царские ларцы. Себе берет драгоценности, любовнику - золото.

Доподлинно известно: полковник Преображенского полка получал тогда 460 рублей в год. Гамильтон только для Орлова стащила 300 червонцев.
И невесела была первая камер-фрейлина среди забавлявшихся придворных. Она вновь беременна и вновь, боясь позора, скрывает свое положение, стараясь в объятиях Орлова забыть страхи, тоску и тягостное предчувствие предстоящих страданий.

Тайком она родила, тут же сбросила ребенка в ночной горшок и задушила. На следующее утро муж ее горничной, выпив для храбрости водки, унес из дворца завернутый в полотенце трупик.

Последняя интрига

Дворец был полон сплетен: говорили, что в Летнем саду, у фонтана, найден мертвый подкидыш. Одни подозревали Гамильтон, другие указывали на иных фрейлин и дам: мол, это их рук дело.

В пересудах и толках приближался 1718 год.

Царский двор перебрался в Москву. Здесь Иван Орлов завел новый роман - с "бой-бабой" Авдотьей Чернышевой.

Гамильтон томилась ревностью. Но толку с того было мало: вернуть любовника не удавалось. Оставалось добиться своего хитростью. По дворцу покатилась очередная сплетня: “Государыня-царица кушает воск, и от того у нее на лице угри... а говорили про то Ванька Орлов да генеральша Чернышева". Такую "новость" пустила Гамильтон, желая выкопать яму сопернице.

Найти истинного виновника не составило труда. Екатерина сама хлестала по щекам болтливую камер-фрейлину, и та, поначалу все отрицавшая, в конце концов созналась.

При обыске в ее сундуках нашли драгоценности, краденные у царицы. Государственное преступление - словом и делом - было налицо.

Гамильтон взяли под стражу.

18 марта 1718 года царский двор оставил Москву. Вслед за каретами свиты страшным поездом в Петербург тянулись подводы с жертвами. Среди них была и Мария Гамильтон.

Узница Петропавловки

"Девка Марья Гамонтова" - так теперь называлась бывшая камер-фрейлина. Отчеств и чинов узники Тайной канцелярии не имели.
Следствие вели опытные инквизиторы Петр Андреевич Толстой и Иван Иванович Бутурлин. Орлов, тоже взятый под стражу, давал подробнейшие показания.

"Да, крала я у царицы червонцы и 300 из них дала Ивану Орлову", - призналась Гамильтон на допросе. Немного погодя ей устроили очную ставку со служанкой и вырвали признание об убийстве полтора года назад новорожденного ребенка.

- Ведал ли про то любовник твой, Иван Орлов? - любопытствовали инквизиторы.
- Не ведал, - отвечала Гамильтон.

Ей не поверили. В Тайную канцелярию приехал сам Петр. В его присутствии женщину вздернули на дыбу, палач отсчитал пять ударов кнутом. Гамильтон твердо стояла на своем. Ее уволокли в камеру - оправляться от пытки.

Через десять дней царь указал: "Денщика Орлова прислать за караулом на Котлин остров; а Гамонтову пытать вдругорядь. И буде в другом розыске скажет тоже, что и в первом, а на Орлова ничего не покажет, Орлова сослать на каторгу на время без наказания". Снова дыба и пять кнутов, но Гамильтон лишь повторяла: "Блудно жила с Иваном Орловым и брюхата была трижды. Двух детей я вытравила, третьего удавила, и у государыни царицы червонцы и вещи крала, а Орлов о том не ведал." Следствие закончилось, оставалась развязка истории, страшная. Ибо действовал закон, никем не отмененный, оставшийся от царствования петровского отца "тишайшего" Алексея Михайловича: "Женщину, прижившую в блуде детей и тех детей погубившую, казнить смертью без всякой пощады". Но еще три месяца провела Гамильтон в томительном ожидании, пока самодержец не указал: "Девку Марию Гамонтову казнить смертью".

В тот же день, вечером, Петр веселился на ассамблее. Захмелев, велел доставить Орлова. Узника привели - Обросшего, грязного, в лохмотьях. "Ну, ежели ты и виновен, - сказал царь, - то нет точных тому доказательств, и да судит тебя Бог, а я должен, наконец, положиться на твои клятвы, - и, обратившись к окружающим, добавил: - жалую его поручиком гвардии".

Тем временем приговоренную, как предписывал устав, заковали в железо и оставили дожидаться казни за толстыми стенами Трубецкого бастиона.

По закону божьему

Гамильтон томилась в крепости, не теряя надежды. За нее хлопотали много и активно. Родственники и друзья уговорили просить царя о прощении его невестку, Прасковью Федоровну, и даже саму Екатерину.

Ходатаи застали Петра в хорошем настроении - он согласился обсуждать уже решенное дело! Выслушав все доводы, царь спросил:

- Чей закон есть на такие злодеяния?
- Вначале Божий, а потом государев, - отвечала Прасковья.
- Что же именно законы повелевают? - продолжал царь.
- Смерть за смерть, - призналась невестка.
- А тогда, - молвил Петр, - рассуди, невестушка: коли тяжко мне закон отца нарушить, то сколь тяжелее уничтожить Божий закон?!

Ветреным и сумрачным выдался день 14 марта 1719 года. Едва рассвело, на Троицкой площади стал собираться народ.

Петр подошел к своей бывшей "метрессе", еще молившей о пощаде, поцеловал. Стоявшие рядом слышали его слова: "Без нарушения божественных и государственных законов я не могу спасти тебя от смерти. Прими казнь и верь, что Бог простит тебя в грехах твоих, помолись только ему с раскаянием и верой". Гамильтон потеряла сознание.

Царь отвернулся, сверкнул топор - и голова скатилась на помост. Петр поднял ее, поцеловал и обратился к свите с краткой лекцией по анатомии, называя открывшиеся под топором органы. Затем вновь поцеловал голову, бросил на землю и, перекрестившись, уехал.

Призрак головы

Прошло пятьдесят с лишним лет - целая эпоха. Был "золотой" - екатерининский - век. В 1783 году директором Петербургской Академии наук назначена была Екатерина Романовна Дашкова. Княгиня, женщина въедливая и дотошная, первым делом взялась за ревизию научного хозяйства, пребывавшего к тому времени в полном развале. Лично проверяла счета, отчеты, даже выбирала шрифты для печатания книг.

Среди прочего выяснилось, что академическое хозяйство потребляет слишком много спирта. Стали докапываться, выяснилось: спирт отпускается на содержание двух таинственных голов, что хранились в подвале, в отдельном сундуке, ключ от которого носил особый сторож, не знавший, чьи останки ему вверены.

Раскрыли сундук, достали сосуды. В них - головы Виллима Монса - камергера и любовника Екатерины Первой, казненного в 1724 году, и Марии Гамильтон. Обе были законсервированы по приказу Петра и прекрасно сохранились. Находку принесли во дворец, показали придворным, а после закопали.

Но еще долго потом сторожа, сидевшие в залах Кунсткамеры, любили подводить гостей к полкам с заспиртованными "реликвиями" и рассказывать: "А вот, господа хорошие, взгляните: при государе Петре Первом была необыкновенная красавица, которую как увидел государь, так и приказал отрубить ей голову и поставить в спирт в Кунсткамере на вечные времена, чтобы все и во все времена могли видеть, какие красавицы родятся на Руси". Посетители ахали, удивлялись, трясли подбородками - невдомек было, что им показывали всего лишь голову красивого мальчика, прекрасно сохранившуюся.

Владимир Игоревич

***