Нам нечего было делить с крестьянами деревни Свиягино

Саливен Дж. Кендалл,
лейтенант пехоты,
участник американской интервенции на Дальнем Востоке

*

В 1987 году исполняется 70 лет Великой Октябрьской социалистической революции, открывшей новую эру в истории человечества.

Какие мы — советский народ? Какими видел, видит и надеется увидеть первую в мире страну социализма, ее людей, ее идеалы, ее реальность и ее будущее, ее экономику, науку и культуру, ее международную политику неотрывно всматривающийся в нас зарубежный мир друзей и недругов, понимающий и недоуменный, прозревающий и ослепленный неприязнью! Какие мы в противоречивых мнениях этого противоречивого, но всегда заинтересованного в нашей судьбе мира! Это интересно, да и полезно знать.

Публикация мемуаров лейтенанта американских интервенционных войск, действовавших на Дальнем Востоке в 1918-1920 годах. Их автор — С. Кендалл — оказался в нашей стране, многого не понимая из того, что происходило вокруг него, не осознавая ни идей русской революции, ни причин, побудивших американских политиков послать солдат и его, Кендалла, в далекую Россию. Ему казалось, что произошла какая-то нелепая ошибка, случайность, по которой Америка оказалась втянутой в ненужную ее народу интервенцию. Похоже, Кендалл так и не понял, что американские политики использовали его и других солдат в своих целях и по заранее составленному плану.

Революция в России произошла, когда главные империалистические державы сражались в первой мировой войне. Уже тогда обе враждебные коалиции — Антанта (Великобритания, Франция, Россия, другие государства, а позднее и США), с одной стороны, и Германия и ее союзники, с другой, — установили тесные связи с внутренними контрреволюционными силами России с целью свержения Советской власти, реставрации капитализма, установления кабальной политической и экономической зависимости нашей страны от империалистических держав Запада. Империалистические правительства не верили в прочность Советской власти и считали, что ее удастся свергнуть силами внутренней контрреволюции, лишь поддерживая ее деньгами и оружием. Но, несмотря на щедрую помощь, белые атаманы и генералы один за другим терпели сокрушительные поражения от Красной Армии. Убедившись в провале попыток внутренней контрреволюции свергнуть Советскую власть, империалистические державы приняли решение ввести в Россию собственные армии. Войска интервентов (США, Англии, Франции, Италии, Японии) высадились на севере и юге страны, а также на Дальнем Востоке.

С. Кендалл полагает, что не только он, но и другие солдаты и офицеры не знали, зачем они очутились в России, не знал этого и сам главнокомандующий американскими частями на Дальнем Востоке генерал Уильям Грэвс. Такой взгляд подтверждается в мемуарах самого генерала «Американская авантюра в Сибири», вышедших в США и переведенных в нашей стране.

Агрессивные действия империалистических держав явились столь явным попранием всех существующих норм международных отношений, настолько шли вразрез с интересами собственных народов, что правительства стран-интервентов старались скрыть истинные мотивы вторжения в революционную Россию даже от тех, чьими руками это вторжение осуществлялось. Поэтому любая информация, связанная с интервенцией, была окутана плотной завесой секретности. Западные правительства заявляли своим народам, открыто симпатизировавшим революции в России, что не стремятся к вмешательству во внутренние дела Советской Республики, а на деле осуществляли самое неприкрытое вмешательство, имевшее тяжелые последствия для народов России. Без вмешательства империалистических держав не было бы сколь-нибудь серьезной гражданской войны. Как констатирует сам генерал Грэвс, «симпатии населения были на стороне социализма». «Основной мотив для интервенции, — пишет он, — не был сообщен широкой публике». Потому что, продолжает генерал, «союзные и присоединившиеся нации, отправляя войска в Россию, стремились положить предел распространению коммунизма».

Опекаемые американцами колчаковцы творили дикий террор: сжигали деревни, убивали жителей. По приказу колчаковского генерала Розанова расстреливали каждого десятого в селах, где побывали красные партизаны; селения, оказавшие сопротивление, сжигали. «В Восточной Сибири, — пишет Грэвс, — совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как принято у нас думать».

Бесславный конец интервенции известен. Со смешанными чувствами американцы возвращались на родину, многие, так и не поняв, почему они оказались втянутыми в войну против страны, которую не считали своим врагом, напротив, подобно автору публикуемых ниже мемуаров, испытывали симпатию к тем людям, против которых было направлено их оружие. А вот вывод генерала Грэвса: «Я сомневаюсь, чтобы в истории последних ста лет можно было найти более разительный случай злой насмешки над общеизвестной и общепризнанной практикой государств в их международных отношениях, более разительный пример использования принципа «сила создает право» вместо установленных принципов международного права».

В августе 1918 года американские военные корабли с десантом, состоявшим из 27-го и 31-го пехотных полков армии США, пересекли Восточно-Китайское и Японское моря и причалили к берегу. Вдалеке возвышались мрачные каменные здания и сверкали на солнце купола православных храмов Владивостока.

Английские, французские и японские войска высадились во Владивостоке несколькими днями раньше. Но еще до этого в город вошли батальоны чехословацкого корпуса (Контрреволюционное выступление в мае-августе 1918 года чехословацкого корпуса (около 45 тысяч человек), состоявшего из военнопленных первой мировой войны, находившихся в России. Здесь и далее прим, ред.), выбив из города большевиков.

Город еще не успел опомниться от боев. Над руинами курился дым пожаров, на всем лежала печать опустошения. Улицы ощерились воронками, засыпанными битым стеклом. Тем временем в город стали стягиваться белые части.

В разгар этого хаоса и началась высадка американского экспедиционного корпуса. Тогда никто из солдат еще не мог предположить, что мы принимаем участие в самой невероятной авантюре за всю историю Америки. В первый же день всплыл поразительный факт: оказалось, что никто из старших офицеров не знает, что приказывать, и вместо конкретных приказов по войскам циркулировали какие-то фантастические слухи. Например, говорили, что американский корпус будет переброшен в центральные районы России для усиления восточного и центрального фронтов, где разворачивалась основная борьба за реставрацию монархии. Но все слухи сходились в одном: американская армия послана в Сибирь сокрушить большевизм.

Путаница стала совершенно невообразимой, когда один из японских генералов объявил себя главнокомандующим всех союзнических войск в Сибири (здесь и далее автор в этот географический район включает и Дальний Восток. — Ред.), он призвал американские, французские и английские части объединиться под его знаменами во имя «общей цели», хотя никто не мог вразумительно объяснить, что под этим подразумевается. Командующий американскими войсками в Сибири телеграфировал в Вашингтон, требуя подтверждения полномочий японского генерала. Однако вместо ответа на этот конкретный вопрос из Вашингтона пришло туманное послание, заканчивавшееся тем, что во Владивосток направляется генерал-майор Уильям Сидней Грэвс, который получил все необходимые инструкции.

В сентябре во Владивосток прибыл генерал Грэвс. Долгожданный приезд не внес никакой ясности: даже сам генерал Грэвс, только что прибывший из США, не имел ни малейшего представления о целях и задачах, поставленных перед американским экспедиционным корпусом. Десять тысяч американских солдат лениво слонялись по побережью, тщетно пытаясь ответить на вопрос: а что, собственно говоря, мы здесь забыли?

Наконец из Вашингтона пришло сообщение о том, что Германия капитулировала, а это означало конец первой мировой войны. Казалось бы, раз война окончилась, нам следовало возвращаться домой, но вместо этого через неделю после подписания мирного договора между Германией и странами Антанты четыре американские роты двинулись по свежему снегу в городок Спасск в трехстах милях южнее Хабаровска и там разместились на зимние квартиры. Неподалеку расположился батальон японской армии, который прибыл сюда несколькими днями раньше.

В гарнизоне Спасска я и три других лейтенанта — Паоло Сперати, Монтгомери Райс и Ричард Сандуски — разместились в каменном доме, который раньше занимали офицеры царской армии. Построенный с учетом суровых сибирских зим, этот дом поразил нас толщиной своих стен, крохотными окнами с двойными рамами, почти до самого потолка печью и длинным, темным коридором, заканчивавшимся обитой овчиной дверью.

Раз в месяц по одному судну из Соединенных Штатов пробивалось через льды. Они доставляли для нас горы продовольствия и теплых вещей, а затем пустые уходили обратно. За все это время ни один наш солдат — за исключением нескольких обмороженных — не вернулся домой.

Так проходила наша первая сибирская зима. Невероятный холод и отсутствие каких-либо военных задач прекрасно оправдывали бездействие, и мы как умели убивали время, заводили новые знакомства. Неподалеку был расположен аэродром со старыми военными самолетами американского производства, каким образом они попали к русским, для меня до сих пор загадка. Чешские офицеры, охранявшие аэродром, пригласили нас в свой гарнизон на чашку чая. Едва мы пришли, нам стало ясно, что чехи весьма опасаются нападения большевиков — у пулеметов сидели солдаты, а в комнатах офицеров из-под каждой подушки торчала кобура. Нам рассказали, что за два дня до нашего визита на территорию гарнизона проскользнули красные партизаны и уничтожили двух часовых.

Наконец пришла весна. Как вскоре выяснилось, с весной пробудилась не только природа. Большевики бросились в бой с новыми, невероятными в их бедственном, как казалось, положении силами. Разведка белых донесла, что передовые отряды красных уже появились в непосредственной близости от Спасска. Японский караульный у ворот гарнизона был убит выстрелом, прогремевшим с дальнего холма.

Охрана деревни Романовская была поручена взводу нашего, 31-го пехотного полка. Взвод разбил лагерь у подножия холма рядом с железной дорогой. Лейтенант Лорен Батлер, прибывший в лагерь вечером 24 июня, чтобы сменить дежурного офицера, обратил внимание на опасное месторасположение лагеря и решил на следующий день перенести позицию.

Но на рассвете, пока беспечный американский часовой, покинув свой пост, залез в палатку поспать, большевики бесшумно окружили лагерь и открыли огонь. Взвод был захвачен врасплох, сказалась и крайне невыгодная позиция лагеря — в результате соотношение потерь американцев и русских было как минимум двадцать к одному.

Один из солдат лейтенанта Батлера был послан за подкреплением в другой американский взвод, располагавшийся шестью милями севернее вдоль железной дороги. Взвод тотчас пришел на помощь, но русские, завидев его еще издали, стали оттягиваться назад, размыкая кольцо окружения, и спустя несколько минут без суеты скрылись в зарослях.

Лейтенант Рич разбил свой взвод на отделения, которые занялись прочесыванием высокой травы в поисках раненых. Сержант Келлерман, руководивший одним из отделений, натолкнулся на лежавшего в траве раненого партизана. Даже истекая кровью, этот человек готов был сражаться. Едва трава перед ним раздвинулась, он с огромным усилием приподнял ружье и приготовился дать свой последний бой. Его пуля оказалась смертельной для сержанта Келлермана. Солдаты сбежались на выстрел и уставили стволы винтовок в грудь русского. В то мгновение, что оставалось ему жить, видя окружившие его чужие лица, человек спокойно улыбнулся и сказал последнее: «Ничиво. Ничиво».

В конце мая наша рота получила приказ выступить из Спасска и разбить лагерь в районе деревни Свиягино, выбранной нашими стратегами в качестве одного из пунктов, через которые должно было идти наступление. Какое наступление?! Кто собирался наступать?!

Толпа, пришедшая глазеть на нашу выгрузку из вагонов, молчала. Одни крестьяне. Было видно, что они только-только пришли с поля: все в земле, благоухающие навозом, — типичные мужики, в лаптях, подпоясанные веревками.

Мэр деревни, или, как его называют русские, «начальник», приветствовал капитана Джонса и пригласил к себе в дом, по-русски «изба». Он сообщил, что большевистская армия численностью в три тысячи крестьян находится неподалеку от деревни. По мнению начальника, все крестьяне сочувствуют красным, поэтому их следует расценивать как потенциальных врагов.

Как крестьяне деревни Свиягино отнеслись к нашему появлению? Мы знали, что всего полгода назад эти люди имели возможность познакомиться с американскими солдатами, которые здесь вместе с японскими солдатами уничтожили несколько сот человек. Так что стоило ли удивляться отсутствию радостных возгласов по поводу нашего прибытия?

Однажды в полдень длинный товарный поезд с пленными красноармейцами остановился на нашей станции. Поезд уже тридцать дней как шел с уральского фронта. Когда часовые спрыгнули на землю и раздвинули створки тюремных вагонов, мы увидели оборванных, голодных, горевших в тифозной лихорадке, с провалившимися, но насмешливо глядевшими яркими глазами людей, сгрудившихся у раскрытых щелей вагонов глотнуть свежего воздуха. Состав был вынужден останавливаться и в Спасске, и в Свиягине, чтобы выгрузить мертвых.

Среди наших солдат ходили куплеты из армейского фольклора:

О, я хочу домой;
я хочу домой;
я хочу быть там,
где большевикам
меня не найти.
Я хочу домой.

Источником питьевой воды для нас стал старый глубокий колодец среди грациозных юных березок за нашим лагерем. В этих краях даже в июне в поднимаемом из колодца ведре можно увидеть прозрачные льдинки. Как-то утром, когда наш солдат доставал воду, из кустов вылез бородатый русский, одетый в немыслимые лохмотья, и смущенно вручил ему клочок бумаги.

Удивленный солдат взял листок и посмотрел на него: с обеих сторон листок был покрыт отпечатанным на пишущей машинке текстом. Солдат понял лишь, что слова на русском языке, в котором он понимал столько же, сколько и его лошадь, впряженная в бочку с водой. Солдат поднял глаза от бумаги и недоверчиво взглянул на бородатого, но тот уже бежал прочь, скрывшись в березняке, прежде чем солдат успел схватить винтовку и крикнуть «Стой!».

Солдат угостил лошадь плетью и помчался в лагерь. Лошадь пустилась в галоп, вода расплескивалась во все стороны, а солдат держал листок бумаги в вытянутой руке, словно это была граната со снятым предохранителем. Около штабной палатки его встретили вопли всполошившихся гусей.

На шум появился переводчик и забрал у солдата письмо. Это было послание нашему командованию от большевистского командира. В нем красный командир обвинял нас в том, что мы капиталисты, и предупреждал, что если нам дорога жизнь, нам лучше вывести войска из Свиягина. «Наш народ очень терпелив и привык к страданиям, — говорилось в ультиматуме, — но он помнит призыв французских крестьян: «К оружию, братья!»

Другой большевистский вожак, Баранов, который успешнее других настраивал крестьян против нас, в свое время жил в Америке и даже учился в американском университете! Однажды Баранов направил письмо капитану Джонсу с предложением о встрече. Капитан Джонс согласился, взяв для своей охраны всю роту лейтенанта Райса. Солдаты погрузились на платформы, и состав пришел в назначенный большевиками пункт. Здесь американцев встретил адъютант Баранова. Он явился с тремя заложниками, предложив лейтенанту Райсу задержать их до возвращения капитана, который в сопровождении адъютанта направился в штаб Баранова, находившийся неподалеку.

Первый вопрос, который Баранов задал капитану Джонсу, касался того, какую позицию займут американские войска, когда крестьянская партизанская армия погонит белых с Уссурийской железной дороги. Второй вопрос, в котором звучала неприкрытая ирония, сводился к следующему: почему американцы, заявившие о своем нейтралитете во внутренних делах России, открыто выступают на стороне японцев, которые отнюдь не нейтральны?

Капитан Джонс отказался обсуждать эти вопросы, дав понять вожаку большевиков, что он явился на встречу не за тем, чтобы обсуждать интересы Америки в Сибири. Тем не менее эти вопросы были очень важными не только для большевиков, но и для нас, американцев.

Все-таки, как мне кажется, наши солдаты не могли одобрить зверства самураев в России и понимали ненависть к ним русских. Ни для кого не было секретом намерение японцев завоевать и аннексировать Сибирь, присоединив ее к своей империи: они вели войну против русского народа на его собственной территории, и их безжалостные, а порой и бесчеловечные методы вызывали негодование любого честного человека, независимо от его расовой и классовой принадлежности.

Тем временем лейтенант Райс, дожидавшийся возвращения капитана Джонса, с любопытством рассматривал заложников, которые вверили ему свою жизнь и свободу под гарантию безопасности капитана. Все трое были очень молоды, глаза ввалились от голода, одежда в дырах. А на тропинке вдоль железной дороги появились другие солдаты армии большевиков. Через несколько минут их собралось довольно много, некоторые подошли к поезду. Они не производили впечатления людей, намеренных открыть огонь, было видно, что ими руководит простое любопытство. Райс, поняв это, позволил большевикам подойти поближе. Некоторые русские стали жестами общаться с американцами.

Позже лейтенант Райс рассказывал, что в основном большевики, так же как и трое заложников, были молодыми людьми с длинными волосами. У некоторых было такое древнее оружие, что, как заметил Райс, его с удовольствием приобрел бы любой американский исторический музей. Однако они привлекали к себе какой-то независимостью, достоинством: их оружие было допотопным, одежда рваной, и, несмотря на это, они производили впечатление весьма незаурядных личностей. Чувствовалось, что ими движет какая-то высокая идея, у них есть цель, важность которой помогает им стоически переносить холод, голод и другие лишения, которые согнули бы и деморализовали солдат любой армии мира.

Могу добавить, что ту же внутреннюю силу и уверенность мы видели и в других большевиках, которых встречали в Сибири. Но, как мне кажется, вряд ли тогда хоть один из нас был способен постичь истинный смысл этой несгибаемой убежденности. Хотя, чем больше мы воочию знакомились с большевиками в Сибири, тем больше было наше желание узнать, что же это такое на самом деле. Но тогда мы не были готовы осмыслить положения их доктрины. А как обо всем этом писали наши газеты в Штатах? Из газетных публикаций было ясно лишь одно, что ни редакторы, ни корреспонденты не понимали ничего из того, о чем писали. Судя по нашим газетам, большевиками были те, кто говорил: «Сокрушим союзников!», «Заключим сепаратный мир с Германией!», «Аннулируем долги!», «Долой религию!», «Национализируем женщин!» Но ни один из встреченных нами в Сибири большевиков не понимал смысла прокламаций, приписываемых им американскими газетами.

В полдень капитан Джонс и вожак большевиков вместе пришли к поезду. Трое заложников были освобождены, и капитан приказал машинисту трогаться. Однако на рельсах все еще толпились большевистские солдаты — солдаты Райса с интересом разговаривали с ними и угощали сигаретами. Когда поезд тронулся, русские и американцы стали прощаться — и так трудно было поверить, что это солдаты враждебных сторон!

На вершине крутого, высокого холма, расположенного в трех милях от нашего лагеря, большевики устроили дозорный пост, откуда наблюдали за всеми нашими перемещениями. В любое время дня с помощью полевого бинокля можно было легко убедиться в том, что дозор красных не дремлет: кто-нибудь обязательно изучал нашу позицию в такой же бинокль. Пока наши действия в районе лагеря и железной дороги не носили угрожающего характера, большевики вели пассивное наблюдение. Но стоило нашим солдатам выйти за пределы лагеря, как сторожевой пост оживал и на вершине холма появлялся сигнальный костер. Затем мы видели столбы дыма на других холмах, которыми часовые предупреждали своих о наших перемещениях. Иногда обмен сигналами происходил ночью: на холме разводили несколько костров, а в окнах домов близлежащих деревень появлялся мигающий свет: кто-то усердно манипулировал занавеской.

Участок железной дороги, который поручили охранять нашей роте, контролировался белогвардейцами. Таким образом, американское присутствие здесь означало открытую конфронтацию с красными. Настойчивость, с которой американские войска поддерживали белых, сделала в конце концов свое дело: большевики стали считать нас злейшими врагами.

И хотя крестьяне деревни Свиягино относились к нам враждебно, мы не испытывали к ним враждебных чувств. Напротив, большинство из нас, хотя и не говорили этого вслух, восхищались мужеством, с которым они защищали свою землю и дома. Понятия — земля и дом — были нам так же близки и дороги, как и им. Их представления о свободе и справедливости при более близком знакомстве не так уж и отличались от наших, как считали некоторые шишки в Вашингтоне. Сейчас я прекрасно понимаю, что нам нечего было делить с крестьянами деревни Свиягино.

С того самого момента, как мы прибыли в Свиягино, северные и южные участки Транссибирской железной дороги подвергались непрерывным налетам партизанских отрядов. Судя по всему, эти налеты преследовали единственную цель — внести беспорядок и хаос в работу транспорта, а не причинить серьезное повреждение железнодорожному полотну. Нанесение непоправимого ущерба не входило в планы большевиков, поскольку они были уверены, что рано или поздно возьмут под свой контроль всю магистраль.

Как-то вечером меня окликнул капитан Джонс: «Послушайте-ка, Кендалл! Возьмите два взвода и отправляйтесь на станцию Дроздово — есть сведения, что большевики пустили там под откос состав».

Уже начинало темнеть, лил дождь, и наше настроение было под стать погоде. Когда мы прошли примерно половину пути, сзади послышался шум. Обернувшись, мы увидели приближавшийся поезд. Он двигался очень медленно, словно на ощупь.

Мы стали ждать развития событий. Паровоз зажег фары. Теперь желтоватые струи света выхватывали из убегавшей темноты силуэты деревьев на обочинах полотна. Двое солдат закричали: «Мы американцы, американцы!»

А поезд тем временем проходил мимо. Машинист и охрана не могли не заметить отблески света на наших штыках, как не могли они и не слышать наших криков. «Мы американцы!» — теперь кричали уже не двое, а надрывались все, стараясь переорать шум состава. Мы стояли шеренгами по обе стороны железной дороги и вопили до тех пор, пока огоньки последнего вагона не скрылись в темноте.

Пройдя еще около мили, мы услышали впереди перестрелку — мы были уверены, что это большевики напали на состав. Я собрал людей и поспешно объяснил им свой план: большевики не подозревают о нашем присутствии, поэтому стремительная атака посеет среди них панику — они не могут даже предполагать, что мы ночью оказались на железной дороге! Мы разошлись по обе стороны полотна и бросились вперед.

Вскоре около моего уха просвистела пуля, потом еще одна — я сделал зигзаг по насыпи и почувствовал, что лечу в какую-то яму, теряя при этом револьвер и фуражку.

В этот момент мои солдаты открыли огонь. По интенсивности ответных залпов я понял, что противник превосходит нас числом. Не прошло и минуты, как на нас обрушился огонь двух пулеметов и примерно сотни винтовок. Затем началась стрельба и на левом фланге — неужели мой план провалился?! Я был уверен, что мои солдаты внезапно обрушатся на противника, а оказалось, что нас поджидала тщательно подготовленная засада — мы попались в ловушку.

Но на фоне всего этого грохота я услышал звуки какого-то неизвестного мне оружия. Среди всех нас его сумел опознать только один человек, капрал Дьюрхэм — именно ему мы обязаны тем, что нас не успели уничтожить полностью. Перед отправкой в Сибирь капрал Дьюрхэм прошел курс обучения стрельбе из новой автоматической винтовки Браунинга. Именно этот механический убийца поливал нас пулями — оказывается, мы вели сражение со своими, с американцами!

Мы прекратили огонь и начали орать, пытаясь убедить противную сторону в своем дружеском расположении, там наконец сообразили, в чем дело, и тоже прекратили пальбу. Мы осторожно сошлись и с удивлением узнали, что имели дело вовсе не со взводом Райса, располагавшимся неподалеку от места боя, а с двумя стрелковыми ротами 27-го пехотного полка, которые ехали в поезде с зимних хабаровских квартир в Спасск. И только тогда мы увидели темную громаду поезда, который нас обогнал.

После прекращения перестрелки мы долго не могли прийти в себя — количество убитых превзошло самые мрачные предположения. Ни разу за все время нашего пребывания в Сибири мы не понесли таких потерь, как в этой трагической ночной схватке со своими же соотечественниками.

И вот снова, проснувшись утром, мы увидели первый снег. Становилось все холоднее, небо мрачнело и мрачнело, мрак северной зимы сковывал и наши души. Мы распаковали тулупы, шапки и варежки и раздали солдатам. На улицах появились сани. Зима началась.

Новый год, 1920-й, войдя в заснеженные деревни Сибири, не нашел в них мира и согласия. Белые и американцы уже не доверяли друг другу. Японцы все еще жгли села и убивали крестьян. Солдаты белой армии целыми отрядами переходили на сторону Красной Армии. Белые офицеры, опасаясь получить пулю от своих же солдат, куда бы ни шли, повсюду носили с собой оружие.

Пешком и на повозках остатки деморализованной армии Колчака покидали Россию, вслед за ними брели тысячи белогвардейцев: этот нескончаемый людской поток был самым многочисленным и трагическим отступлением, наверное, со времен бегства Наполеона из Москвы Россия не видала ничего подобного. Поражение началось на уральском фронте, колчаковскую армию гнали три тысячи миль по заснеженным степям, мимо озера Байкал, до тех пор, пока не вышвырнули за границу. С каждым новым ударом численность войск таяла: болезни и лишения тоже внесли свою лепту в этот впечатляющий разгром. В одном этом лихорадочном бегстве от возмездия белые потеряли больше людей, чем погибло американцев за четыре года гражданской войны между Севером и Югом США.

На повозках беглецов было очень мало места. Их нехитрый скарб состоял из остатков того, что было когда-то символом роскоши, богатства и власти. Среди этих обезумевших от страха и горя людей рождались горькие, сентиментальные песни, нарушавшие первобытную тишину бескрайних сибирских просторов: «Я и мои маленькие сани — я взял с собой старое кресло, в котором любила сидеть моя матушка, и старый стол, за которым работал отец. Найду ли я новое пристанище в чужой, далекой стране, приют для себя и моих маленьких саней?»

Сразу же после разгрома Колчака министерство обороны США отдало приказ о выводе всех американских войск из Сибири. Официальные инструкции достигли Спасска только в середине января 1920 года. Спустя несколько дней началась эвакуация нашего гарнизона. Партизаны методично занимали поселок за поселком, по мере выхода из них наших войск.

Наконец мы погрузились на транспортное судно в гавани Владивостока. Вот и все, Сибирь осталась позади. Мы столпились на палубе и смотрели, как за кормой исчезали золотые купола церквей, встретившие нас много месяцев назад. Никто не шутил, разговаривать не хотелось...

Перевел с английского С. Кастальский
Журнал «Ровесник» №1 1987 г.