ЗАЙЧАТНИК-КРОЛЬЧАТНИК

«В небе проносилось множество лун» - на этой фразе меня как заклинило; делай, что хочешь или вообще ничего не делай, а дальше этого «множества», мысль не двигалась. Достоевский, например, обошёлся бы без этих подробностей, у Пушкина - одна луна стоила бы десяти, даже нынешний Солженицын, и тот, нашёл бы для луны нечто интригующее, колючепроволочное.

Так. «В небе проносилась...», а может действительно, к чёрту эту луну выкинуть? В самом деле, на кой она?.. «В безлунном небе проносилась...»

Ах, ты... (такая-сякая)!.. Всё же с луной, как-то привычней. «Огромная, неподвижная Луна, зияла в пустом небе, одна одинёшенька». Вот, это уже лучше, немного трагизма и получится настроение. «Огромная Луна неподвижно поблёскивала в круглых очках Лаврентия». Так, если уж Лаврентия приплетать, то дальше будет значиться так: «...Она рыдала многомиллионными голосами - это был Великий плач, плач невинных жертв репрессий». Добавить бы - «незаконных», но как-то по-канцелярски: невинных, незаконных, не... Нет-нет и нет! Лермонтов в таком случае сказал бы... Впрочем, то что он сказал бы, никто не узнает уже. А я, про себя должен же знать, что я бы сказал в таком случае? Должен. Говорю:

- Не знаю я, совсем не знаю, кто они эти жертвы, почему многомиллионные, почему невинные? - так говорю Я.

Ну ладно, положим у нас много миллионов - это не миллиард, так что с цифрами - порядочек, всё учтено и запротоколировано, а вот виновный - не виновный, кто ж их разберёт? Кто-то, где-то, в чём-то виноват, как и все, но в то же время и нет. Кто этот «кто-то»? Этот «кто-то», может быть кем угодно, например - я. «Где-то» - это не аргумент, мы все где-то... А в «чём-то» - это совсем отно¬сительно: одно «что-то», относительно другого «чего-то», а это второе «что-то», кто его знает? Каково оно? Кто за него может поручиться? Кто-то, где-то... Может это второе «что-то», похуже первого будет и ему самое место, там, среди невинных и необоснованных?

Итак: «В небе одиноко зависла луна, её тусклый свет, отражаясь в очках Берии, ничего не прояснил. Где-то всхлипывали миллионы и грозились перерасти в миллиарды; Кто их знает, что они там ещё напакостят, предадут, продадут?..»

Вот, вроде бы получились - хоть и не литературно, но демократично. А как же иначе? Ведь времена не те, это раньше надо было одних ругать, а других хвалить. Сейчас иное дело, сейчас всех можно и ругать и, одновременно, хвалить. Слово «мерзавец» - значит и достоинство и недостаток. Что хочешь, то и делай, только дядю Толстого и серьёзного не трогай - опасно.

У нас получилось:

«В небесах, придерживаясь буквы своего астрономического закона, циркулировала Луна. Она освещала своим неоновым светом крыши домов, в тёмных переулках - было темно и только зловещий отсвет вспыхивал, то там то сям, то в кошачьих глазах, то на воронёном клинке... Утром находили трупы, иногда их опознавали. Днём выходили газеты, некрологов было слишком много и их уже никто не читал, потом некрологи перешли в газетные рубрики - «криминал», «статистика», «интересное» и «прочтите на ночь малышу». Отъявленные коммунисты несли портреты Сталина, отъявленные демократы - размахивали долларами, левые и правые - переплёвывались с попеременным успехом. Умеренные люди середины, под шумок, обделывали свои делишки. Сгинувшие миллионы, сгинули не оставив и следа. Многомиллионные тиражи невинных жертв, прошлись по чистым душам грязными сапогами. Отмотавшие срок уголовники выжидали политических реабилитаций, и дожидались. Трёхцветное полотнище ни кого не ругало и не хвалило, оно просто мокло под дождём, быть может - дождём слез, каких-то новых и относительно незаметных жертв, совсем не репрессий. Флаг - мок, вспоминал былые денёчки, когда деревья были больше, а небо - голубей... С экрана телевизора Иосиф, увы, Кобзон....

А кто-то кричал: «Раздави эту гадину!», а кто-то, видимо гадина, сопротивлялся, но был подавлен. Всенародно избранный почивал в коме...»

Вот пока то, что получилось. Хотелось написать о любви, в серию - «Женский роман», но вовремя пошел снег, множество лун, куда-то, сами по себе, запропастились. Со стены грустно посматривал Достоевский, из телевизора, ехидно - Солженицын, за окном русский народ весело и с оптимизмом погромыхивал пустой и полной стеклотарой - россиянам было уже всё равно.

(продолжение следует ли?)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глядя с высоты на прекрасный город - Ленинград, можно было его спутать только с Петербургом и Петроградом. Город во всех своих первомайских уборах выглядел настолько живо, что могло показаться...

Уже три дня как первый спутник земли пролетал над влюбленными, над...

Точка, тире – конец.

Морзянка – это солидно!

Застегни ширинку – душу видно!

* * *

Хорошо под звёздами и под луной, но эти ворота небес, для меня, закрыты. Я был бы доволен одною травой, но деревья мои - с потолка сталактиты. Летучие мыши - мои бабочки и стрекозы; в тоннеле живности хоть отбавляй! Метрополитен... Здесь столько поэзии, столько прозы!.. Шум над головой, наверно - Эдем... Краснею от мысли, что я из породы людей. Мне стыдно и совестно за русский народ. Гадким утёнком я хочу быть, но с надеждою на лебедей! Ведь даже пень в весенний день, которому совсем не лень, кричит с утра: «Ура! Ура!». Да так, что отлетает и кора...

* * *

МУР-ВЕЙ

Сказка для олигофреников и поэтов, предклимактерического возраста

(посв. А. А)

1

Покинул Мур-вей свой муравейник и отправился гулять по свету - других посмотреть и себя, красавца, показать. (Непредосудительно).

Мурашатник находился на небольшом холмике в хорошо подобранном осиновом лесу, а слева от него синели река, а справа оканчивался лес, как забор, и дальше раскинулись зелёные поля - до самого горизонта. Солнце каждое утро выныривало из реки, а вечером пряталось где-то далеко в кукурузных полях. Возле мурашатника было скучно, все муравьи только и делали, что таскали на себе всякие соломинки да хворостинки. Наш Мур-вей был ещё мал и считал, что это очень нелепое время провождение и вместо того, чтобы заниматься коллективно-полезным трудом, бил баклуши: заберётся на куст или на ветку дерева и лежит себе, смотрит в даль, на реку и на огромные белые облака. И песенку насвистывает:

«Я муравьишко маленький,

Весёлый да удаленький,

Гляжу на всех я свысока,

А подо мной течёт река».

Однажды так громко запел он своим фальцетом, что из реки щука вынырнула и, покачав седой головой спросила: «И не стыдно тебе, насекомое, муравьишко, бездельничать?».

Мур-вей сперва испугался, но так как щука оказалась доброй, успокоился и, рассмеявшись, крикнул: «Ха-ха! Ту, щука-щука пегая, плыви себе по речке, а я не такой как все - я, может быть, птицей хочу стать! У меня и задатки есть. А, кстати, рыбы ведь не разговаривают, а ты почему разговариваешь?».

Покачала щука седой головой и укоризненно так говорит: «Эх ты, муравьишко, муравьишко… Я щука непростая, скоро узнаешь...»

Взмахнула хвостом и нырнула в свои зелёные глубины, только брызги полетели во все стороны - чуть Мур-вея с дерева не смыли. А наш герой посмеялся и пуще прежнего запел:

«Есть муравьишки разные –

Трудолюбивые и праздные,

Есть лодыри и пьяницы –

Которым всё без разницы,

Я не тружусь, не отдыхаю –

Я целый день мечтаю»

- Муравьишка, держись крепче! - крикнул ему налетевший ветер и, сорвав листья с дерева, унёс вместе с ними Мур-вья далеко в поле.

- Стой! Стой! - кричал испуганный Мур-вей - Ты куда меня несёшь?

Но ветер ему не отвечал, он только шумел в ветвях деревьев и уносил его всё дальше и дальше.

2

Под горбатой сосной жил заяц Микешка. Микешкой его прозвали просто так - все зайцы в округе кричали ему: «Микешка, а Микешка, выходи, поиграем!». И он выходил, и они играли. Так и прицепилась к нему эта кличка.

Микешка, меж тем, был зайцем серьезным, разумным - никогда не делал глупостей и на облака не зарился без лишней нужды (да, по правде говоря, не знал об их существовании). Говорят - бесхитростный заяц, но и у него была своя песенка. Он её напевал сидя под большим листом лопуха.

«Тяжёл короткий век у зайца,

Но не клади ему в рот пальца!

Ла-ла-ла, эх! Эге-гей!

Скорей бы смута средь зверей!»

Заяц Микешка был крут и кроток одновременно. Морковку грыз с особым ожесточённым хрустом, даже с остервенением. Как врага.

Случилась беда - лютые волки отгрызли Микешке и без того малый хвостик. И решил заяц податься прочь из этих мрачных лесов. Собрал котомку, простился с роднёй и побрёл на Запад. Но - глупый заяц, наивный ли заяц, а на Западе - тот же хрен… И песни там поют невесёлые:

«Крикнул ворон три раза:

RЕМЕМВЕR!!!»

3

А Мур-вей? Принесло его ветром к океану и бросило в волны. И не успел он за соломинку схватиться, глядь - уже и берега не видать. Кругом, до самого горизонта вздымаются огромные чёрные валы и кишат они кишмя кашалотами и особенно зубастыми акулами.

«И муравьишко добыча ценная, коль в пузе пусто! Знатная добыча!»

Хотел муравьишко запеть матросскую песенку, да тут щука появилась и говорит: «Видишь, к чему безделье-то твоё привело?». А муравьишко отвечает: «Нет, не вижу. Ты лучше помоги мне, щука».

«Нет, не помогу тебе» - сказала ему щука и исчезла. Расстроился Мур-вей, но делать нечего, вновь захотел он спеть свою песенку, но не успел. Съели.

Но и там, внутри рыбы-молот, Мур-вей ещё долго пел и буянил. Там, средь толпы жертв он и встретился с зайцем Микешкой. Последнего, на пути из-под Марселя во Псков, на родину, захватили кровожадные Алжирские пираты. Захватили и спросили: «Шпрехен зи дойч? Парле ву Франсе? Ду ю спик инглиш?». И отвечал им Микешка храбро: «Я, по-вашему - ни бельмеса!». Тогда кровожадные наймиты империализма США выбросили зайца-патриота за борт, без спасательного круга. На потеху себе и акулам. Вот так. Вот и всё.

P.S

А эта акула, между прочим, оказалась цельнометаллической и когда она попала в сети нибелунгов, из полированного стального брюха грянула песнь:

«Как мы выйдем в поле

да с косой,

да с косой!

Да накосим вволю -

будем с лебедой!

Покраснела вдруг зелёная трава –

То серпы ворогов наших жнут,

Кони наши бьют копытами и ржут,

Покатилася в бурьяны голова,

И кричит зубами щёлкая: «Капут!»

Услышали песнь нибелунги и разбежались по фатерлянду. А Микешка и его друг Мур-вей выбрались из рыбины через задний люк и отправились пешком до дому. Долог и труден был путь по лихой и негостеприимной чужбине. Трофейным сальцом только и перебивались. Но об этом в другой раз расскажу

(послесловие)

Когда старый злодей и пропойца А.А. прочёл эту сказку, он зарыдал и сквозь слезы глухо спросил: «Я надеюсь, с храбрыми нибелунгами больше ничего плохого не произошло?».

«Как же, - ответили мы - Ещё как случилось! На них напал мор названный «Мания величия» и они все так измельчали, что их уже от муравьишек вряд ли отличишь…»

«Неправда! - взвопил А.А. - Я отвергай эти ваши грязные инсинуации! Я своим ликом и опровергаю - я не мураш! Я – есть Прусский Поэт! Рост - 1м. 750 мм».