Что такое одинокий альбатрос...
 Острый, как грань и опасный, как белоснежный многодверный лимузин, спазм желания Любви. Одинокий альбатрос - это я. Я всегда им был, это я понял вчера ночью. Меня обнимали. Объятья меня душили. Казалось, раскинув белые с подпалиной крылья, я рею высоко в чёрном небе. Внизу тёмные волны Тихого океана. Не видно ни волн, ни неба, чёрные тучи закрыли луну и звезды. Где я? Я подвешен в пустоте - это мой дом.
Её огненно-алые сосцы отвердели и как две ласковые изюминки больно прочертили по моему телу. Я знаю - так должно быть. Я это видел много раз - мой телевизор мне не лжёт. Я чувствовал запах! Я не знаю, каким должен быть запах, от телевизора пахнет пылью - я чувствовал запах моря. Как пахнет море? Я никогда не видел живого моря. Зато я знаю, как выглядят рыбы - они мертвы. Мой холодильник никогда меня не обманывал, он всегда говорит правду своею ужасающей пустотою. Пустота, любая - мой дом.
Губы... Я помню её губы. Да, я много раз видел губы, они похожи на морских звёзд, на них страшно наступать босой ногой. Губы - это были её губы! Я всегда считал, что губы влажные, они действительно влажные и подвижные. Монашенки, давным-давно вымершего монастыря, где-нибудь в центре Франции, обладали бесстыже-откровенными губами. Хотелось бы мне коснуться их своим крылом, почувствовать их откровенность и испытать их бесстыдство.
Вчера ночью я не видел снов; в мои открытые глаза падал лунный свет и он отражался... Что за виденья были в этом отражённом свете? Я пропускал сквозь себя миллионы частиц лунного света, но ни одна из них не коснулась моего сердца. Я был спокоен...
Покой - это мечта моего дома. Я всегда... Зачем нужна мечта, которая неминуемо сбывается? Когда я выдирал ржавые от крови гвозди из своих крыльев, я впервые ощутил себя живой птицей. Гвозди скрипели и не поддавались, тогда я рванулся и, прорвав крылья, шляпками гвоздей, роняя перья, упал вниз, на песок. Вокруг не было никого. С тех пор вокруг меня никогда никого нет. Я научился летать, я всегда умел летать, но боль от вбитых гвоздей напомнила мне об этом.
У неё тоже были красивые белые крылья. Чтоб было удобнее жить, она перевязала их почтовым шпагатом, залила сургучом, она сделала в платье небольшие выточки, она спрятала в них свои крылья. Что с ними случилось дальше? Но я уже знаю - их можно спрятать, их можно постараться забыть, но они будут всегда, и они будут болеть.
Я потрогал её спину и нащупал маленький комочек - её связанные крылья. Мне стало грустно. Как она смеялась! Она спросила - зачем я глажу ей спину? Я не ответил, ей это нравилось без слов... Я перестал об этом думать, и моя рука спустилась ниже. Я был восхищён, она промолчала - понравилось ли ей? Ночь спишет всё! Останется только лишь вкус на губах...
Я так и остался догорающим альбатросом в своём одиночестве.
Михаил Дмитриенко
1999 |
