Карл Густав Юнг

Мы стали богатыми в познаниях, но бедными в мудрости.

К. Г. Юнг

Юнг принадлежал к тому поколению мыслителей, которое сформировалось в конце прошлого века, приступило к творческой деятельности в начале нашего, главные свои открытия сделало между двумя мировыми войнами и, кстати, создало тот интеллектуальный климат, в котором, сами того не осознавая, мы живем до сих пор.

Рассел и Гессе, Хайдеггер и Пикассо, Эйнштейн... Можно было бы подобрать и совсем иные имена тех мыслителей, что родились примерно век назад и отрицали своим научным, художественным, политическим, богословским творчеством заветы XIX века. Но корнями это поколение связано именно с духовной атмосферой конца прошлого столетия.

Было бы самонадеянным предприятием на нескольких страницах рассказать о путях развития европейской культуры конца XIX — начала XX века или осветить революционные изменения, происходившие на рубеже веков в различных ее областях, но несколько слов все же сказать стоит в связи с важными для творчества Юнга темами: соотношения жизни и разума, науки и религии.

К концу прошлого века в сознании миллионов людей, пожалуй, впервые в истории человечества научное знание заняло доминирующее положение.

Оптимизм либеральной эры, самодовольство веры в совершенство западной цивилизации и в «бремя белого человека», призванного разнести ее по всему свету, покоились на убеждении, что со всем «иррациональным», будь то династические войны или традиционные верования, уже покончено. Распространение с городской цивилизации, индустрии и железных дорог, университетов и лабораторий, школьного образования, медицины, парламентаризма и прочих рациональных нововведений было тесно связано с «расколдовавшей» мир наукой, открывшей человечеству перспективу безграничного прогресса. Подобно тому, как на место «героической лени» уходящего в небытие вместе со всеми «вишневыми садами» феодального сословия явился деятельный буржуа, труженик науки отвоевывал позиции у священнослужителя. Религиозный культ утратил значение для большей части образованных европейцев: религия, особенно в протестантских странах, стала инструментом поддержания морали, правил поведения, социальных институтов.

О морали викторианская эпоха заботилась куда больше, чем о загробном спасении, либеральная теология сделала Иисуса проповедником буржуазных добродетелей. Не только социалисты, но и носители совсем иных идей (скажем, Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях») видели в этом религиозном морализаторстве лишь попытку оправдания норм буржуазной культуры. Один из мотивов в учении Фрейда о вытесненных в бессознательное влечениях мог возникнуть только в культуре, которая втайне опиралась на подавление всего природного,— не Фрейд изобрел, будто под покровом культурных ценностей таятся враждебные культуре влечения. Сама цивилизация, прикрывающая эгоистическое стремление к прибыли высокими словами об идеалах и ценностях, дисциплинирующая своих членов школой, производством, казармой, «рациональными» судопроизводством, тюрьмой, моральными предписаниями, оказалась прообразом индивидуальной психики для Фрейда.

В искусстве того времени господствовали реализм и натурализм, в философии, считавшейся «служанкой науки»,— естественнонаучный материализм. Но пробивались и первые ростки совсем иного мироощущения. Их легко отыскать у «проклятых поэтов», импрессионистов и символистов. Духовная жизнь восточных цивилизаций, прежде всего Индии, становится известной не только узким специалистам, появляются теософия Блаватской, затем — антропософия Р. Штейнера. Отказавшиеся от христианской религии европейцы неожиданно начинают заниматься «столоверчением», беседовать посредством медиума с духами — словом, появляются весьма странные «плоды просвещения».

Неудовлетворенность механически позитивистской картиной мира возвращает одних к религии: если правы наука и светская культура, то жизнь теряет всякий смысл. Других — к «философии жизни». В преддверии первой мировой войны европейские интеллектуалы заново откроют полузабытые сочинения Кьеркегора. Но пока что рационализму науки противопоставляется не «экзистенция», а «жизнь», понимаемая то как «воля к власти» (Ницше), то как космический «жизненный порыв» (Бергсон), то как мир переживаний (Дильтей). Законами механики не объяснить ни внутреннего мира человека, ни «народной души», ни эволюции живой природы, ни поведения самого примитивного организма. «Жизнь» есть вечное становление, оно алогично, поскольку гераклитовский поток не признает даже закона тождества. Жизнь непостижима. Для разума с его абстракциями требуется интуиция, улавливающая мир целостно, без умертвления жизни анализом.

Для Юнга именно этот круг идей оказался определяющим. Биология и психология интерпретировались им в духе «философии жизни» Шопенгауэра и Ницше, видевших и в разуме, и в культуре проявление таинственных жизненных сил. Именно с ними имели дело мистики и духовидцы всех времен и религий. Наука права в своей критике религии как совокупности догматов, требующих слепой веры. Но религия есть прежде всего опыт таинственного, страшного, безмерно превосходящего человека; подлинная наука о человеке также должна обратиться к этому опыту. Таким образом, наука и религия не противоречат друг другу, ибо только ограниченность научного мировоззрения и косность церковных догм препятствуют подлинному знанию, которое подобно тому, что уже присутствовало в «тайных учениях» — герметизме, гностицизме, алхимии, индийской йоге или китайском даосизме.

Юнг принадлежал немецкой культуре, для которой был особенно характерен интерес к «ночной стороне» существования. Еще в начале прошлого века романтики обратились к мифологии и народным сказаниям, средневековой мистике Экхарта и алхимической теологии Бёме. Врачи-шеллингианцы (Карус) уже пытались применять представления о бессознательном для лечения больных; в музыке Вагнера, в философии Ницше, в трудах биологов-виталистов лежат корни главных идей Юнга.

В одной статье невозможно полно передать учение Юнга. Ограничусь поэтому ядром его философии, теорией коллективного бессознательного, являющейся фундаментом для всех остальных «надстроек», в том числе и весьма далеких от науки религиозно-философских идей Юнга. Учение о коллективном бессознательном к тому же переплетается с жизнью — слова Юнга о том, что психология «имеет характер субъективной исповеди», возникли не на пустом месте. Однако созданное Юнгом учение вовсе не сводится к его личным переживаниям, тому диалогу его сознания с бессознательным, о котором Юнг написал свои мемуары — «Воспоминания, сновидения, размышления». Опыт каждого вплетается в историю поколения, народа, культуры; все мы — дети своего времени.

Карл Густав Юнг родился в 1875 году в швейцарском местечке Кесвиль. Отец его был священником, а дед, тоже Карл Густав,— профессором медицины Базельского университета, он переехал в Швейцарию из Германии с рекомендацией А. фон Гумбольдта (и слухами, будто он — внебрачный сын Гёте). Мать Карла Густава происходила из семьи местных бюргеров, которые на протяжении уже многих поколений становились протестантскими пасторами. Семья принадлежала, таким образом, к «хорошему обществу», но едва сводила концы с концами.

Юнг был малообщительным, замкнуты подростком, у которого не было приятелей (от вытекающих отсюда неприятных последствий его избавляли высокий рост и изрядная физическая сила). К внешней среде он приспосабливался с трудом, сталкивался с непониманием, предпочитал общению погружение в мир собственных мыслей. Словом, представлял классический случай того, что сам он назвал впоследствии «интраверсией». Если у экстраверта психическая энергия направлена преимущественно на внешний мир, то у интраверта она перемещается к субъективному полюсу.

Уже в старших классах гимназии он обращается к трудам великих философов прошлого — от Гераклита и пифагорейцев до Канта и Шопенгауэра. Учение последнего о «мире как воле и представлении» оказало на него особенно сильное влияние. Философский критицизм способствовал скептической оценке протестантского богословия. Неприятие всего того, о чем толковали в реформатской церкви, было связано не только с размышлениями на теологические темы, каковым методично предавался Карл Густав, но и иными причинами. Свои мемуары он не зря назвал «Воспоминания, сновидения, размышления» — сновидения играли огромную роль в духовной жизни Юнга, позже вокруг них строилась вся его психотерапевтическая практика. Под влиянием нескольких постоянно повторявшихся сновидений усилились сомнения в догматах христианства. Во сне являлись чудовищные, страшные, но величественные образы. Это был, на его взгляд, живой опыт божественного, а не скучные проповеди. Среди прочих рассуждений о боге главное место теперь занимает «ересь»: бог не всеблаг, у него темная, страшная ипостась. Этот тезис вскоре разовьется в целую доктрину.

В сновидениях Юнга той поры важен еще один мотив, который дает ему основания для размышления. Он наблюдает образ наделенного магической силой старца, который был как бы его alter Ego, «вторым Я». В мелких заботах жил замкнутый и робкий юноша — личность № 1, а в снах являлась другая ипостась его «Я», личность № 2, обладающая даже своим именем (Филемон). Прочитав под конец обучения в гимназии «Так говорил Заратустра» Ницше, Юнг испугался: у Ницше тоже была «личность № 2» по имени Заратустра; она вытеснила личность философа (отсюда безумие Ницше — так считал Юнг до конца дней своих, вопреки более достоверному диагнозу). Страх перед подобными последствиями «сновидчества» способствовал решительному повороту к реальности. Да и необходимость одновременно учиться в университете, работать, зная, что рассчитывать приходится лишь на свои силы, уводила от волшебного мира сновидений. Но позже в учении о двух типах мышления — рационально-логическом, по «принципу реальности», и интуитивном, «ненаправленном» мышлении — найдет отражение и личный сновиденческий опыт Юнга. Что же до личностей «внешнего» и «внутреннего» человека, то главной целью юнгианской психотерапии станет их гармоничное единение у пациентов.

Любопытно, что в университете Юнгу более всего хотелось учиться на археолога. «Глубинная психология» своим методом чем-то напоминает археологию. Известно, что Фрейд неоднократно сравнивал психоанализ с археологией и сожалел, что название «археология» закрепилось за поисками памятников культуры, а не за «раскопками души». Однако в Базеле археология не преподавалась, а в другом университете Юнг учиться не мог - небольшую стипендию ему могли выплачивать лишь в родном городе, и он решил быть врачом.

Юнг уже готовился стать специалистом по внутренним болезням, но в последнем семестре нужно было сдавать психиатрию. На первой странице учебника он прочитал, что психиатрия есть «наука о личности». «Мое сердце неожиданно резко забилось. Я должен был встать и глубоко вздохнуть. Возбуждение было необычайным, потому что мне стало ясно, как во вспышке просветления, что единственно возможной целью для меня может быть только психиатрия. Только в ней сливались воедино два потока моих интересов. Здесь было эмпирическое поле, общее для биологических и духовных фактов, которое я искал повсюду и нигде не находил. Здесь же коллизия природы и духа стала реальностью»,— вспоминал Юнг. Тут же было принято решение, которое удивило всех,— психиатрия считалась самым непрестижным для медика занятием. Заключить себя в клинику умалишенных, да еще не имея никаких средств для их лечения! Но сразу после окончания университета, позволив себе такую «роскошь», как посещение театра и небольшое путешествие по югу Германии, Юнг переезжает в Цюрих, в психиатрическую клинику, которой руководил видный психиатр Э. Блейлер.

Базель и Цюрих имели для Юнга символическое значение. Культурная атмосфера этих городов способствовала формированию особенностей его мировоззрения. Базель — живая память европейской культуры. В университете не забывали о преподававшем в нем Эразме и учившемся Гольбейне, на филологическом факультете еще были профессора, знавшие Ницше. Интерес Юнга к философии мог вызвать в то время недоумение у медиков, но философия в Базеле была необходимой стороной духовной жизни. В Цюрихе же она, наоборот, считалась непрактичным «излишеством». Кому нужны все эти ветхие книжные знания? Наука тут рассматривалась как полезное орудие, ценилась по своим приложениям, эффективному применению в индустрии, строительстве, торговле, медицине. Базель уходил корнями в далекое прошлое, в то время как Цюрих устремлялся в столь же далекое будущее. Юнг в этих городах видел «раскол» европейской души: новая индустриально-техническая, позитивистски-рассудочная «асфальтовая цивилизация» предает забвению свои корни. И это закономерный исход, ибо душа окостенела в догматическом богословии, на место которого приходит плоский эмпиризм науки. Наука и религия, полагал Юнг, вступили в противоречие именно потому, что религия оторвалась от жизненного опыта, наука же утратила контакт с жизнью человека. «Мы стали богатыми в познаниях, но бедными в мудрости»,— напишет Юнг вскоре. В созданной наукой картине мира, считает Юнг, человек есть лишь механизм среди других механизмов, его жизнь теряет всякий смысл. Необходимо найти ту область, где наука и религия не опровергают друг друга, а, наоборот, сливаются в поисках первоистока всех смыслов. Все коренится в человеческой душе. Психология для Юнга стала философским учением. Она должна была дать современному человеку целостное мировоззрение, помочь ему отыскать смысл жизни.

В 1902 году Юнг защитил докторскую диссертацию «О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов». Студентом он два года регулярно посещал кружок оккультистов и в то время уверовал в общение с духами. Вера пошатнулась только к концу обучения, но накопленные за два года наблюдения пригодились. «Гармонию» оккультизма Юнг поверяет «алгеброй» психологии и психиатрии. Он прилагает к оккультизму знания о помраченных состояниях и отмечает, что психопатологические состояния повсеместно встречаются и у здоровых людей. В том числе у пророков, поэтов, вероучителей, основателей сект и религиозных движений. Юнг пытается представить, что же на самом деле происходит в сознании медиума, когда тот начинает «общаться с иным миром». В общение с загробным царством он не верит, свести же все к актерству трудно. Скажем, один из «духов» совершенно свободно говорил на литературном немецком языке, тогда как полуграмотная девушка-медиум, в которую «вселились» духи, им едва владела. Швейцарский диалект сильно отличается от «высокого» немецкого. Юнг делает вывод, что речь идет о бессознательном, о диссоциации, распаде на части личности медиума, появлении в его психике нескольких «Я», каждое из которых существует независимо от другого.

Это не «духи», а бессознательно оформившиеся особые «личности». В состоянии транса они просто вытесняют «Я» медиума или пророка. Содержание речений «духов» сводится к личному опыту медиума: тот же литературный немецкий был когда-то усвоен девушкой, но без постоянной практики оказался вытесненным в бессознательное. Один из «духов» описал через медиума довольно сложную систему мироздания, которую эта девушка при всем желании не могла сочинить, как и прочитать где-нибудь о подобной системе, которая очень многими чертами напоминала представления о мире одной из гностических сект начала нашей эры.

Чуть позже у Юнга был пациент, регулярно наблюдавший непонятные образы,— они не были ясны и самому Юнгу, пока через несколько лет не был открыт и переведен один древний текст, где тот же образ употреблялся при характеристике Митры, главного бога эллинистически-римского религиозного учения митраизма. Ясно, что работавший мелким клерком в банке пациент ничего не знал о митраизме, да и текст был открыт несколько лет спустя. Юнг подходит к центральному пункту своего учения, которое позже он назовет учением об архетипах: за порогом сознания лежат вечные праформы, проявляющиеся в разные времена в самых различных культурах. Они как бы хранятся в бессознательном и передаются по наследств) от поколения к поколению. Бессознательны! процессы автономны, они выходят на поверхность в особых состояниях — трансах, видениях, в образах, создаваемых гениальным! поэтами и художниками. Но этот вывод по мнению самого Юнга, нуждался в экспериментальном обосновании.

В 1903 году Юнг создает в городке Бурхгельцы лабораторию экспериментальной психопатологии, где были проведены первые работы, позволившие ему обосновать ядро свое философии — учение о коллективном бессознательном.

Известность Юнгу принес прежде всего словесно-ассоциативный тест, позволивший экспериментально выявить структуру бессознательного. Тест содержал обычно сотню слов Испытуемый должен был тотчас реагировать на каждое из них первым пришедшим ему не ум словом. Время реакции замечалось секундомером. Затем операция повторялась, а испытуемый должен был воспроизводить свои прежние ответы. В определенных местах он ошибался. Ошибки, по мнению Юнга, случались тогда, когда слово задевало какой-то заряженный психической энергией «комплекс: (этот термин был введен в психологию Юнгом, позднее он стал употребляться Фрейдом и Адлером — кто не слышал об Эдиповом комплексе и комплексе неполноценности, а ныне и все мы «закомлексованы» или, наоборот, «без комплексов»). В таких случаях удлинялось время подбора слова-реакции, испытуемые отвечали не одним словом, а целой речью, ошибались, заикались, молчали, полностью уходили в себя. Люди не понимали, например, того, что ответ на одно слово-стимул занимал у них в несколько раз больше времени, чем на другое.

Исследователю достаточно только «дотронуться» до комплекса, как у испытуемого появляются следы легкого эмоционального расстройства. Юнг считал, что этот тест выявляет в сознании испытуемого некие фрагментарные личности, из которых состоит личность человека в целом. Эти личности подсознательны. Комплекс — это выход одной из них на «поверхность» сознания. При этом «Я» человека как бы уходит на второй план, а роль его играет одна из личностей подсознания. У шизофреников диссоциация личности значительно более выражена, чем у нормальных людей, что в конечном итоге ведет к разрушению сознания, распаду личности, на месте которой остается ряд «комплексов». Впоследствии Юнг разграничит комплексы личного бессознательного и архетипы коллективного бессознательного. Именно последние напоминают отдельные личности. Коллективное бессознательное — слой психики более глубокий, нежели личное бессознательное. По Юнгу, теория коллективного бессознательного объясняла и появление духов в сознании медиума, и распад личности шизофреника. Раньше говорили об «одержимости бесами», приходившими в душу извне, а теперь выясняется, что весь их легион уже есть в душе. Наше сознательное «Я» есть один из элементов психики, в которой имеются более глубокие и древние слои...

В 1907 году Юнг приезжает в Вену, встречается с Фрейдом (они проговорили без передышки тринадцать часов подряд), и тот провозглашает Юнга «коронным принцем» и «наследником», но Фрейд при этом остается «королем».

В личных взаимоотношениях Фрейда и Юнга слишком много чисто психоаналитических драм. Психоанализ осваивается ими не просто как совокупность научных знаний; врачующий должен сначала исцелиться сам, проходя курс анализа с учителем. Техника психоанализа еще только вырабатывалась, «подопытными» были сами психоаналитики. Так что на споры по теоретическим вопросам накладывались эмоциональные конфликты. Фрейд, кстати, был какое-то время анализируемым у Юнга, и внутренний разрыв ученика с учителем начался с того, что Фрейд, не желая ронять свой авторитет, отказался сообщить Юнгу какие-то интимные подробности своей жизни. В общем, отношения окрашивались в цвета семейной драмы.

Отсюда истерические припадки у терявшего сознание Фрейда, видевшего в стремлении Юнга к самостоятельности нечто вроде потаенного желания отцеубийства. Сколько бы Юнг не писал о своей полной духовной суверенности в тот период, его переписка с Фрейдом, взаимные обвинения, тяжесть переживаний после разрыва говорят, что «семейная» привязанность была и у него. Но оставим эту историю биографам-психоаналитикам с их неистребимой склонностью отыскивать повсюду потаенные от самих героев повествования бессознательные влечения.

Вводя понятие коллективного бессознательного, Юнг должен был четко отделить свою концепцию от фрейдовского бессознательного. Он отказывается видеть причину чуть ли не всех неврозов в «эдиповом треугольнике», но не отрицает значимости для психоанализа индивидуальной истории человека. В ней имеются общие для всех людей «стадии роста». Неврозы появляются обычно в кризисные переходные периоды (не только при переходе от детства к юности, но и, например, в сорок лет). Личностное бессознательное, состоящее из вытесненных «комплексов, забытых, либо никогда не преодолевавших порога сознания представлений»,— это результат жизненного пути человека.

Содержания коллективного бессознательного не просто никогда не входили в сознание, «они никогда не были индивидуальным приобретением, но обязаны своим появлением исключительно наследственности». Есть, по Юнгу, глубинная часть психики, имеющая коллективную, универсальную и безличную природу, одинаковую для всех членов данного коллектива. Этот слой психики непосредственно связан с инстинктами, то есть наследуемыми факторами. Они же существовали задолго до появления сознания и продолжают преследовать свои «собственные» цели, несмотря на развитие сознания. Коллективное бессознательное есть результат родовой жизни, которая служит фундаментом духовной жизни индивида. Юнг сравнивал коллективное бессознательное с матрицей, грибницей (гриб — индивидуальная душа), с подводной частью горы или айсберга: чем глубже мы уходим «под воду», тем шире основание. От общего — семьи, племени, народа, расы, то есть всего человечества — мы спускаемся к наследию дочеловеческих предков. Как и наше тело, психика есть итог эволюции. Психический аппарат всегда опосредовал отношения организма со средой, поэтому в психике запечатлялись типичные реакции на повторяющиеся условия жизни. Роль автоматических реакций и играют инстинкты. Подобно любой другой науке, психология изучает не индивидуальное, но всеобщее — универсальные закономерности психической жизни необходимо открыть в индивидуальных проявлениях.

Не только элементарные поведенческие акты вроде безусловных рефлексов, но также восприятие, мышление, воображение находятся под влиянием врожденных программ, универсальных образцов, Архетипы суть прообразы, праформы поведения и мышления. Это система установок и реакций, которая незаметно определяет жизнь человека.

Юнг сравнивал архетипы с системой осей кристалла. Она формирует кристалл в растворе, выступая как поле, распределяющее частицы вещества. В психике «веществом» является внешний и внутренний опыт, организуемый согласно этим врожденным формам. Будучи «непредставимым», архетип в чистом виде не входит в сознание. Подвергнутый сознательной переработке, он превращается в «архетипический образ», который ближе всего к архетипу в опыте сновидений, галлюцинаций, мистических видений. В мифах, сказках, религиях, тайных учениях, произведениях искусства спутанные, воспринимаемые как нечто чуждое, страшное образы превращаются в символы. Они становятся все более прекрасными по форме и всеобщими по содержанию.

Подлинное искусство всегда обращалось к этим символам, чтобы передать наиболее глубокие, универсальные мысли и чувства. Но искусство в известной мере вторично — наиболее важным, существующим со времен возникновения человека способом символической переработки архетипов была мифология. Подлинное искусство лишь открывает эти символы заново, дает «автохтонное возрождение мифологических мотивов». Скажем, если Фрейд интерпретировал известную картину Леонардо да Винчи, где изображены Дева Мария, святая Анна и ребенок Иисус, исходя из факта личной жизни Леонардо, что у того были и родная и приемная матери, то Юнг указывает на вплетающийся в личную жизнь Леонардо безличный мотив дуальной матери, встречающийся повсюду в мифологии и религии мотив двойного рождения — земного и божественного — от «дважды рожденных» в древности до сегодняшних детей, которых не «усыновляют» своими магическими благословениями или проклятиями феи, но у которых, помимо родителей, есть крестный отец и крестная мать.

Юнг считал, что наше «Я» не является подлинным центром психики, его считает таковым только современный человек, сознание которого оторвалось от бессознательного. Необходима «амплификация», расширение сознания, постигающего свои глубинные основания. Этот процесс психического развития, ведущий и к исчезновению невротических симптомов, Юнг называл «индивидуацией».

Первый архетип, с которым сталкивается всякий человек в процессе индивидуации,— Тень. Этот «сегмент психики» — еще не архетип коллективного бессознательного в подлинном смысле слова. Тень — это вся совокупность вытесненных нашей психикой представлений о нас самих, персонификация личного бессознательного. Люди, как правило, склонны думать о себе лучше, чем они есть на самом деле, мы не желаем видеть свои отрицательные черты, зато охотно проецируем их на других и видим «соломинку в чужом глазу». Тень автономна, это наш темный двойник, и чем больше его подавление, чем идеальнее хочет выглядеть человек в собственных глазах, тем большую Тень он отбрасывает.

Если Тень — наш двойник, то следующий архетип всегда персонифицируется лицом противоположного пола. Это близнецы Анима и Анимус: женское начало — в мужчине и мужское — в женщине. Мы от рождения предрасположены к встрече с лицом другого пола, в коллективном бессознательном содержится праформа, которая наполняется конкретными чертами с первых дней жизни. Анима, обитающая в бессознательном мужчины,— чувственно капризное, сентиментальное, коварное и демоническое существо. Она представляет собой источник иррациональных чувствований у мужчины. Анимус, напротив, источник рациональных мнений, не подвергаемых сомнению принципов, решительных суждений («так положено», «так принято» и т. п.), то есть предрассудков, принимаемых женщиной за непреходящие истины. Любопытно, что в узком кругу избранных учеников Юнга преобладали представительницы прекрасного пола.

Юнг обращает внимание на амбивалентность архетипических образов — они лежат «по ту сторону» моральных конвенций, добра и зла. Анима может предстать в виде русалки, ведьмы, сирены, лорелеи; Анимус является в, обличье колдуна, гнома или даже Синей Бороды. Это соблазнительные, искушающие, опасные образы, но именно они придают витальность и «душевность» мужчине, интеллектуальные способности, свободу от предвзятых мнений — женщине.

В процессе индивидуации Анима и Анимус постепенно одухотворяются, совершается переход к «архетипу смысла», к самости, подлинному центру психики. В отличие от лежащего на поверхности сознательного «Я». Происходит возврат к персонификациям с чертами собственного пола, если вообще сохраняются антропоморфные характеристики. Возможны сновидения с образами мага или жреца у мужчины, вечной матери — у женщины, но ничуть не реже архетип представляют в виде вещего животного, драгоценного камня, меча, кольца и т. д. Совместно с Кереньи Юнг анализирует образы «божественного дитяти», «мудрого старца», символизирующие вечно возрождающийся дух, исцеление, единство противоположностей. Часто этот архетип предстает как священный круг («мандала»). Юнг обращается к символике религий самых разных народов, поскольку психологические определения «архетипа смысла» крайне ограниченны. Речь идет о той реальности, которая наделяет жизнь смыслом, об имманентном божестве — говорить о нем адекватным образом можно только на языке религиозной символики. Самопознание человека и его исцеление от душевной болезни представляют собой две стороны одного и того же процесса индивидуации, являющегося одновременно и богопознанием. Движение от «Я» к самости невозможно без универсальных символов. В иные эпохи психотерапия не была нужна именно потому, что содержания бессознательного представали как символы трансцедентного мира, лежащего за пределами нашей души. Психология и психотерапия нужны современному человеку, утратившему символический универсум. То, что мы сегодня обнаруживаем в глубинах собственной души, представало в традиционных обществах как прекрасный, упорядоченный божественный космос.

Идеальное соединение сознания и коллективного бессознательного совершается через символ. Вместе с развитием сознания символы все в большей мере отходят от опыта, универсализируются и превращаются в догматы религии или категории философии. Догматы уже не переживаются, их нужно принимать на веру. Символы и ритуалы суть «плотины и стены, воздвигнутые против опасностей бессознательного», они позволяют ассимилировать колоссальную психическую энергию архетипов. Стоит догматам затвердеть в оторванности от опыта, как появляется опасность прорыва вод бессознательного, они поднимаются все выше, грозят захлестнуть сознание.

Человечество всегда стоит на границе с не подвластными ему силами, готовыми вторгнуться в наш мир, приняв облик психической болезни, религиозного фанатизма или политического безумия. Охраняют человечество «стены» религиозно-мифологических символов. Когда был услышан крик «Великий бог Пан умер!», это было предвестием гибели богов Эллады и Рима, а вместе с тем и античного мира. Христианство пришло на смену язычеству, по-прежнему защищая от «жуткой жизненности, таящейся в глубинах души». Через тысячу лет «стены» ослабли, началась Реформация, пробившая бреши в проецируемых на внешний мир священных образах. Затем последовали рассудочное Просвещение, а за ним — «ужасающие, если не сказать дьявольские, триумфы нашей науки». В итоге европейское человечество лишилось «защитных стен», пребывает в духовной нищете, прекрасный космос вновь превращается в хаос. Отсюда, считает Юнг, и неврозы, и политическое идолопоклонство, и судорожные поиски на Востоке того, что было утрачено у себя дома. Цивилизация, растерявшая своих богов, свои мифы, по мнению Юнга, обречена, ибо миф устанавливает жизненные координаты, придает существованию осмысленный характер.

Коллективное бессознательное — это противоположный сознанию, но связанный с ним полюс психики — саморегулирующейся системы, в которой происходит постоянный обмен энергией, рождающейся из борьбы противоположностей. Обособление какой-то части психики ведет к утрате энергетического равновесия. Отрыв сознания от бессознательного ведет к нарастающему давлению — бессознательное стремится «компенсировать», снять обособленность сознания. «Вторжения» коллективного бессознательного могут вести не только к индивидуальному или коллективному безумию, но и к расширению («амплификации») сознания. Эта задача стоит перед психотерапевтом: пациент постепенно овладевает своим бессознательным, переводит его на язык символов, пластичных образов искусства и религии. В неожиданных ситуациях, когда сознание не может справиться с возникшими затруднениями, бессознательное часто автоматически приходит на помощь, проявляет свою компенсаторную функцию. Подключается вся энергия психики. Решение может прийти, например, во сне. Нужно только уметь «слушать», что говорит коллективное бессознательное.

У современного человека, утратившего религиозно-мифологические «заместители» архетипов, вторжения бессознательного ведут и к психозам, и ко всякого рода лжепророчествам. Прорвавшись в сознание со всею силой, архетип властно предписывает инициативу, как действовать, мыслить, чувствовать. Поскольку опыт архетипа нуминозен, то он воспринимается как нечто абсолютно значимое. Происходит «инфляция сознания» сначала у всяких «вождей», становящихся медиумами до- или сверхчеловеческих сил. Их лжепророчество захватывает массы, у которых те же архетипы уже пребывают в активированном состоянии. Факельные шествия и парады, коллективный экстаз идолопоклонства ведут к «удушению индивидуального», к моральной дегенерации общества. Ведь мораль связана с выбором, с ответственностью индивида. Чем больше власть охваченных коллективным безумием толп, тем сильнее государственное давление на всех критически мыслящих, тем больше заявляют о себе всеобщее усреднение, аморальность, глупость.

Правда, у «вождей» этих толп в сознание вошли те же архетипы, что «расширяют» сознание гениального художника, ученого, поэта или пророка. «Черная благодать бесноватости» какого-нибудь фюрера и высшие достижения человеческого творчества обязаны своим происхождением одному и тому же источнику. Все различие в том, что у подлинного пророка сознание не поглощается без остатка архетипическим образом, а, напротив, символически его перерабатывает. Лжепророк отождествляет свое сознание с архетипом, отсюда — «инфляция» его сознания и морали, он превращается в марионетку бессознательных сил. Юнг вовсе не был сторонником растворения разума в «расовой душе» и весьма критически относился к фашизму; обвинения его в том, что он был чуть ли не нацистом, переписываемые иными нашими авторами у фрейдистов, лишены всякого основания. Но остается тот факт, что Юнг не может различать по содержанию пророчество и одержимость бесами, творчеств великого художника и мистические судороги духа, истинную и ложную философскую доктрину.

Как ученый Юнг оставил след в нескольких разделах психологии, примером может служить его классификация психологических типов и функций. Велика роль Юнга в развитии не только психоанализа, но и психотерапии в целом. Гипотеза о коллективном бессознательном остается в рамках науки, она не подтверждена, но пока что и не опровергнута окончательно. Человеческая психика — не «чистая доска», и в задачи психолога вполне может входить изучение априорных предпосылок опыта, которые бессознательны. В каком соотношении находятся унаследованные генетически образы поведения, восприятия, речи и наследуемые посредством культурно-исторической памяти — это вопрос, к которому с различных сторон подходят этологи, лингвисты, психологи, этнографы, историки.

Ясно, что предложенная Юнгом модель объяснения мифологии и религии крайне одностороння. Мифология и религия буквально растворяются в индивидуальной и коллективной психологии, становятся выражением биологически наследуемых архетипов, тогда как их социальные и познавательные функции игнорируются.

Вся слабость психологизма Юнга выступает на первый план, когда, например, такие явления духовной культуры, как искусство и религия, уравниваются с выражениями инстинктивных реакций на среду. Но интерес к учению Юнга у многих серьезных исследователей мифологии и религии все же не случаен. Если архетипы понимать как бессознательно воспроизводимые схемы, проявляющиеся в мифах и галлюцинациях, произведениях искусства и сказках, то в таком их понимании нет ничего мистического. Принимая такую трактовку архетипа, можно не соглашаться ни с доктриной Юнга в целом, ни со многими его конкретными интерпретациями мифов, в которых немало натяжек.

Юнг продолжал активно работать и в глубокой старости. Например, в восемьдесят лет ему удалось завершить книгу по алхимии, над которой он работал более тридцати лет. Он умер в своем имении Кюснахт 6 июня 1961 года, после непродолжительной болезни.

А. Руткевич, кандидат философских наук

PRETICH.ru

***