Первый Ленский Лемешева - музыканты вспоминают

В архиве Сергея Яковлевича Лемешева хранится документ, который сыграл существенную роль в его творческой судьбе. На бланке Государственной оперной студии имени К. С. Станиславского напечатано: Начальнику штаба войск Конвойной стражи СССР тов. Г. А. Гольцу.

Дирекция Оперной студии имени нар. арт. Республики К. С. Станиславского просит Вас не отказать в переводе красноармейца Конвойного полка тов. Лемешева С. Я. на штабную работу во вверенный Вам штаб ввиду того, что этот перевод дает возможность тов. Лемешеву, обладающему хорошим голосом, совмещать службу в армии с работой в Студии и он сможет продолжать совершенствовать свои незаурядные артистические данные.

Для Студии тов. Лемешев является очень ценным и полезным работником.

Директор: народный артист Республики К. Станиславский

— Конечно, это письмо сделало свое дело, — вспоминал позднее Сергей Яковлевич, — но более всего для меня важно в этом документе признание самим Станиславским моих артистических данных.

На занятиях в студии Константин Сергеевич не раз говорил нам: вот вы поете о больших чувствах, о любви, о глубоких переживаниях, страданиях. А я никаким вашим чувствам не верю.

Лемешев любил рассказывать о том, как однажды убежал с репетиции Станиславского из-за того, что режиссер почти довел до слез его партнера, певшего Онегина.

— Уж чуть ли не два часа ночи, мы все еле на ногах стоим, а Константин Сергеевич все еще ни одной фразе, пропетой Онегиным, «не верит!»

Это было на одной из репетиций «Онегина», в котором Лемешев должен был впервые спеть партию Ленского. А началось это, как часто бывает в театре, со случая.

— Однажды совершенно неожиданно мне сообщили, что основной исполнитель партии Ленского С. С. Смирнов заболел, и что я должен его заменить.

Утром в день спектакля я пришел в студию и с режиссером Зинаидой Сергеевной Алексеевой — сестрой К. С. Станиславского — повторил мои сцены. Станиславский ласково сказал, чтобы меня не очень утомляли. Затем участливо спросил:

— Есть ли у вас обед? Не можете ли вы у нас остаться пообедать, а потом отдохнуть?

Меня это смутило, я даже растерялся и, поблагодарив, сказал, что у меня все есть. Мои мысли были заполнены предстоящим дебютом, и доброта Станиславского как бы означала, что и Пушкин будет снисходителен ко мне.

Что в эти часы думал и чувствовал дебютант? Раз Станиславский выпускает меня в открытый спектакль, значит я уже постиг все тайны образа Ленского.

Молодости свойственна уверенность, если не сказать самоуверенность. Примерно за полтора часа до начала спектакля я пришел в артистическую.

Здесь был гример, который начал меня готовить к выступлению.

Открылась дверь и вошел Станиславский.

— Вы его не гримируйте, — сказал он, — наденьте парик, немного освежите глаза, губы. Он в жизни — Ленский.

Хотя мне в то время было двадцать два, но выглядел я восемнадцатилетним юношей... Волновался отчаянно. А Константин Сергеевич шутил, стремился создать перед спектаклем соответствующее настроение, вводил меня в атмосферу пушкинской постановки.

— Вот как вы думаете, — спросил он, — что, Ленский с Онегиным выехали уже к Лариным?

— Думаю, — ответил я, — что если они живут в десяти верстах от Лариных, то уже выехали...

После сцены дуэли я в счастливом парении духа прошел в артистическую. Тут же появился Станиславский. И вдруг сказал:

— Ну что ж! Если будете много работать, то, может быть, что-нибудь и получится...

Теперь, через десятилетия, я понимаю, что устами Станиславского со мной говорил мой единственный высокий покровитель. И он был прав безусловно. В течение полутора лет работы в Студии я выступил в партии Ленского раз десять... Сорок лет беспрерывно, с 1925-го по 1965 год, я пел эту партию, исполнив ее более пятисот раз. Ленский — совершеннейший пушкинский образ — прошел через всю мою сценическую жизнь, принес много творческой радости.

Лемешев. Студия К. С. Станиславского. 1925 год

*