Было ли уничтожено «Второе рабство»?

(Какое наследие досталось Октябрю от трехлетия «сухого закона»)

Загадка и разгадка российского «запрета»

В предыдущем номере была охарактеризована половинчатость и двурушническая сущность «сухого закона» в Российской империи. Тем не менее он существовал, и достаточно длительное время. В этом факте есть некая загадка. Ведь очевидно, что прекращение продажи алкоголя, как и любого другого источника массовой наркотизации, является общим, общенародным благом. Так можно ли предположить, что царь, царское правительство, продажная черносотенная Дума радели о таком благе? Совершенно невозможно! И даже если встречается факт, с виду похожий на такую заботу, исследователь-марксист обязан найти действительное истолкование подобного факта.

Полезно в связи с этим вспомнить один эпизод известного Совещания в Поронино в октябре 1913 года. Когда большевики-депутаты посетовали на то, что им не удается провести в Думе ни одного закона в интересах рабочих, Ленин, как вспоминает А. Г. Бадаев, «рассмеявшись, ответил: никаких законов, облегчающих положение рабочих, черносотенная Дума никогда не примет». Так неужели же Дума приняла закон об утверждении трезвости? И вообще могла ли она принять его?

Чтобы приблизиться к разгадке, еще более обострим загадку.

В дореволюционной литературе мелькает фамилия так называемого «чемпиона трезвости» М. Д. Челышева, самарского капиталиста, промышлявшего в основном банным делом и более всех витийствовавшего о трезвости в Государственной думе третьего созыва (или Третьей Думе). Большевистская газета «Заря Поволжья» (издавалась в Самаре) посвятила Челышеву не одну публикацию, характеризовала его как крайне прижимистого эксплуататора, умевшего сопротивляться даже тем куцым мерам облегчения и страхования труда рабочих, на которые вынужден был идти правящий класс, опасавшийся нового революционного подъема. Репутация радетеля о народной трезвости и помогала Челышеву упорствовать и сопротивляться проведению на его предприятиях ничтожных законодательных ограничений угнетения рабочих.

Челышев славил крепостное право, при котором-де народ и жил лучше, и был крепче. Эти разглагольствования самарского витии не были оригинальны. Среди борцов против интересов трудящихся было немало... «борцов за трезвость». Парадокс? Ничуть! Большевистский еженедельник «Тернии труда» еще в 1906 году цитировал демагогически-патетическое заявление одного из участников правительственного совещания по разработке проекта фабричного законодательства. «Разве можно сокращать рабочий день, — восклицал этот оратор, радеющий, оказывается, о нравственности и благополучии пролетариев, — ведь рабочий тогда в свободное время еще больше пить будет... Наш рабочий пьет и пьет не в меру. Это наш национальный позор. Кабак — вот наше зло; с ним и нужно бороться».

Побуждая своих соратников по классу к принятию антиалкогольных мер, Челышев уверял, что якобы водкой в народе «заглушали патриотизм» (так он и ему подобные называли монархо-шовинизм), «а теперь загоняют в революцию».

Более образованные и умные российские реакционеры (например, крупный курский помещик Н. Е. Марков, так называемый Марков 2-й, по интенсивности окраски в черный цвет равный Пуришкевичу) не были настолько тупы, чтобы желать отрезвления народа. В III Думе Марков 2-й занимал позицию, противоположную челышевской, а в IV Думе яростнее всех отстаивал... «запрет». Загадка? Опять-таки нет. Дело в том, что летом 16-го, когда Думой был, наконец, принят пресловутый законопроект, у сторонников и хвалителей Николая II не оставалось уже ни одного козыря, кроме мифа о его «благодетельной отрезвительской политике».

Да, какого бы момента в истории российского «сухого закона» мы ни коснулись, везде мы обнаружим корыстные классовые интересы помещиков (как винокуров, так и невинокуров), капиталистов (как алкогольных, так и неалкогольных). Даже само зарождение думской комиссии по борьбе с пьянством связано отнюдь не с благожелательным или — более того — сочувственным отношением думцев к крестьянским просьбам об ограничении казенной виноторговли, как гласят думская молва и, так сказать, «семейная» история российского «парламента».

Хронология же такова.

Декабрь 1907 года. В Думу поступает письмо двух государственных крестьян, давшее повод для образования упомянутой комиссии.

Но…

Июль 1907 года. Съезд золото- и платинопромышленников, среди которых были, кстати, даже члены царствующей фамилии, возбуждает ходатайство о «полном воспрещении» торговли алкогольными изделиями. Были и другие группы капиталистов, заинтересованных в отрезвлении рабочей силы и — в этом отношении — противостоявших не только производителям алкоголя, но и государственной казне.

Большинство представителей и защитников интересов помещичье-капиталистической верхушки Российской империи не были столь тупы, как Челышев. Для этого большинства была ясна прямая связь между трезвостью и сознательностью рабочих. Иметь бы в достатке трезвых рук при тупой, нетрезвой голове! — таков всегдашний идеал всяческих эксплуататоров. Но в связи с войной возникла своеобразная, чрезвычайная ситуация, и идеал трансформировался. Хорошо об этом сказал в Думе социал-демократ М. И. Скобелев, в то время меньшевик-центрист, после революции — член ВКП(б): «Если в мирное время управлять гораздо легче, задурманивая головы, то в тех обстоятельствах, в которых находится страна, гораздо выгоднее иметь дело с трезвыми черепами» при одновременном решительнейшем воспрещении деятельности обществ трезвости «как действий, угрожающих общественной безопасности». При этом, конечно, имелись в виду не церковные общества трезвости, а рабочие, деятельность которых всегда пресекалась властями. Об этом за месяц до начала войны писала большевистская «Трудовая правда» в заметке под характерным названием «Борьба с трезвостью».

Естественно, что власть имущие и их идеолог — религия — всеми силами старались поставить борьбу с пьяным горем («грехом», по церковному определению) на службу укрепления царского строя.

Благоприятные возможности для этого появились в начале 1914 года, когда был обнародован так называемый высочайший рескрипт об утверждении начал трезвости. Он был обоснован Николаем II исключительно его «отеческими» переживаниями по поводу бедствий, чинимых народу пьянством. Действительное же объяснение, конечно, было другим. Известно, что 1912-1914 годы стали годами подъема революционной борьбы российского пролетариата, перерастание которой в подлинную революцию было приостановлено мировой войной. Происходило брожение и в Государственной думе, где в лице представителей и ходатаев крупной буржуазии сложилась оппозиция дворянско-помещичьей верхушке. В октябре 1913 года об этом с беспокойством писал царю один из наиболее приближенных к особе его императорского величества сановников — министр внутренних дел Маклаков. Авторитет главного помещика империи, безусловно, нуждался в питании. Этому и послужила инициатива с высочайшим рескриптом, шум вокруг которого не смолкал вплоть до конца 1916 года, и более всего об этом шумели как раз крайние реакционеры вроде Маркова 2-го.

Громогласно в этой демагогической оратории звучало слово «патриотизм», которым прикрывались ярый шовинизм и неискоренимое корыстолюбие всяких эксплуататоров, о чем точно сказал еще один из героев Гоголя: «А вот эти все... что юлят во все стороны и лезут ко двору и говорят, что они патриоты и то и се: аренды, аренды хотят эти патриоты! Мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!»

«Проповедуя буржуазный шовинизм под названием патриотизма и защиты отечества», как писал В. И. Ленин в Манифесте «Война и российская социал-демократия» (Полн. собр. соч., т. 26, с. 20), враги рабочего класса разыгрывали и «сухозаконную карту». Но какими бы ни были интересы и расчеты «верхов», резкое ограничение доступности алкоголя для «низов» общества породило явные благотворные тенденции (об этом рассказано в начале статьи), которые, конечно, не могли развиться и укрепиться из-за действия многочисленных факторов срыва, неизбежных для условий того времени.

Эта неизбежность была ясна большевикам. Ясно им было и то, что при господстве царя, помещиков, капиталистов не может быть ущемлен классовый интерес производителей спиртного, и то, что никогда не будет приведен в действие обязательный фактор утверждения трезвости — самодеятельность трудящихся масс. Многозначительный факт: В. И. Ленин, чьи труды, написанные в 1914-1917 годах, занимают в его Полном собрании сочинений одиннадцать томов, не позволил себе потратить хотя бы строку на пресловутый «запрет». О чем это говорит? О том, что сам по себе «сухой закон» 1914 года не стоил внимания как программа действительного преодоления пьяного зла — он просто-напросто не был такой программой.

Мы знаем немногие, но емкие, истинно программные высказывания Ленина по этому вопросу, положения подготовленных при нем или непосредственно под его руководством партийных и правительственных документов. Все они ориентированы на достижение и утверждение трезвости как закономерности нового общества.

Об этом нужно говорить специально: другая эпоха, другие исторические реалии, другие движущие силы революционных преобразований. Что же касается происходившего в 1914-1917 годах, то наш анализ будет неполным, если не рассказать о том, как реагировало на резкое сокращение казенной продажи питей общественное мнение.

Общественное мнение о результатах «запрета»

Сопоставление объективных данных с некоторыми результатами опросов, проведенных в конце 1914 — начале 1915 годов, показывает, что далеко не всем мнениям можно доверять. Прежде всего нельзя доверять оценкам социального положения деревни (все проведенные опросы почти на 100 процентов относились к деревенским жителям) и обобщениям о предлагаемых мерах дальнейших преобразований. Такие оценки и обобщения были, с одной стороны, не по силам опрашиваемым, а, с другой стороны, может быть, и не по духу (опрос проводился, как правило, через так называемых стат-корреспондентов, большинство которых относилось к сравнительно состоятельным слоям деревни). Вместе с тем данные опросов достаточно достоверно характеризуют личное отношение людей к алкоголю, их субъективные ощущения и индивидуальные представления о возможности воздержания (Наиболее обстоятельная и показательная сводка проведенных обследований дана в книге Д. Н. Воронова «Жизнь деревни в дни трезвости (по данным земских и других анкет)». Пг., 1916).

Наиболее показательные и типичные выводы были получены по результатам анкетирования в Пензенской губернии. Всего было опрошено более двух тысяч корреспондентов, на 92 процента — сельских. Мы ничего не знаем об их сословно-классовом составе, имущественном положении, культурном уровне. Но динамика изменений их отношения к спиртному выявлена отчетливо. Примечательно, что 95 процентов всех опрошенных — в прошлом пившие и почти 80 процентов — напивавшиеся допьяна. И тем не менее 65 процентов общего числа ответивших признались, что перенесли вынужденное воздержание легко или даже очень легко, и только 2,8 процента к моменту опроса, который проводился в сентябре-ноябре, не могли еще привыкнуть к «сухому режиму». Показательно и отношение пензенских крестьян к перспективе дальнейшего сохранения такого режима. 84 процента высказались за «воспрещение навсегда крепких напитков» (среди них лишь 5 процентов считали допустимой продажу виноградного вина и пива).

Безусловно, эти цифры имеют значение не только историческое. На серьезные раздумья наводит тот факт, что, по результатам пензенского опроса, среди приблизительно 300 противников запрещения винной торговли навсегда большинство составляли «умеренные» потребители. Как видим, напрашивается сопоставление с современностью, когда платформа «умеренного», «культурного» пития стала главным идеологическим препятствием в борьбе за трезвый образ жизни.

Принимали участие в борьбе с пьянством и органы буржуазного городского самоуправления. До 1 марта 1915 года, согласно официальным данным, обобщенным Л. Б. Грановским и Ф. Д. Маркузоном, соответствующие ходатайства возбудили перед правительственными органами около 50 процентов городов и 22 процента земств (26 процентов городов и около 10 процентов земств высказались за запрет всех алкогольных изделий навсегда).

Имеются данные, что к тому же времени приговоры о закрытии казенных винных лавок вынесли около 9 750 сельских обществ (общин) и волостных сходов, в том числе 852 — в Сибири. Это было значительно больше, чем за любой из предыдущих годов, но тем не менее не столь много, как ожидала прогрессивная общественность. Особенно отстала в этом отношении Сибирь, где лишь 7,4 процента сельских общин вынесло к марту 1915 года запретительные приговоры. Отмечая этот факт, либерально-демократический кооперативный деятель Л. Б. Грановский говорил на майском Совещании: «Внушительная картина могла бы получиться, если бы сельской и рабочей массе дана была возможность высказать по алкогольному вопросу свое организованное мнение».

Это так, и тем не менее сказанное трудящимися оказалось достаточным, чтобы многие участники Совещания, даже полемизируя по некоторым важным вопросам, почти единодушно сошлись на том, что народ сам по себе вполне может обойтись без алкоголя. Вот характерные высказывания.

М. Н. Нижегородцев: «Напраслину на русский народ возводили те, которые утверждали, что он не может, не хочет быть трезвым».
А. В. Шилов: «У народа нет потребности в алкоголе. Он пил водку потому, что ему ее поставляли».
Л. Б. Грановский: Прекращение продажи алкоголя «окончательно уничтожило мнение, будто русский народ без вина и кабака жить не может».
Д. Н. Воронов: «Народ доказал свою способность быть трезвым».

Призывая отбросить предрассудок, что массы неудержимо тянутся к опьянению, многие ораторы утверждали, что данная ссылка была козырем министерства финансов, стремившегося защитить казенную продажу алкоголя и одновременно опорочить отрезвительное движение.

«Сухой закон» и наше первородство

Подведем краткие итоги сказанному. Итак, было весьма существенное уменьшение объема казенной продажи питей среди низов населения Российской империи, но появившиеся при этом благотворные тенденции и возможности не могли развиться из-за парализующего воздействия жестких и жестоких закономерностей времени. В результате дискредитировалась самая идея отрезвления. В целом финансово-экономическая политика в 1914-1917 годах, включая правовые меры (имею в виду судьбу законопроекта о трезвости), напоминала подведение под будущее, послевоенное время, так сказать, «мины замедленного действия».

Эта «мина» сработала уже в первые недели после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Сотни миллионов литров спирта и алкогольных изделий, сберегавшихся винокурами, виноделами и виноторговцами до лучших времен, сослужили службу контрреволюции в наступившие для них и их классовых союзников худшие времена. В одном лишь Петрограде в ноябре было, не считая чистого спирта, 570 (по данным городской думы) или около 700 (по данным «Правды») винных складов с алкогольными изделиями на сумму до 50 миллионов рублей золотом. Это значит, что для каждого жителя города было припасено зелья во много раз больше дореволюционной монопольной нормы.

О том, как трезвый Октябрь боролся с конвульсирующей контрреволюцией и действовавшей с ней на пару пьяной стихией журнал уже рассказывал. О становлении своего рода «диктатуры трезвости» в первые годы Советской власти писал орган Института марксизма-ленинизма журнал «Вопросы истории КПСС» (1985, № 9).

Нельзя пренебрегать опытом 1914-1917 годов. Грешно недооценивать многочисленные факты, свидетельствующие о том, что трудящиеся, которых эксплуататоры обрекали на невежество и бескультурье, не могли не тянуться к здоровой нравственности и здоровым нравам.

Да, грешно. Но истинное первородство нашей программы отрезвления труда и быта, нашей сегодняшней борьбы за трезвость, являющейся составной частью проводимых революционных преобразований, — это первородство не в «сухом законе» 1914 года рождения, а в сложившейся еще до мировой войны большевистской платформе преодоления пьянства, в «диктатуре трезвости» первых послеоктябрьских лет.

Возникает вопрос: следует ли из фальшивости и срыва «сухого закона» 1914 года, что «осушительная» стратегия вообще не годна для установления трезвости?

Конечно, нет. Вспомним знакомую с детства историю про мартышку, которая разбила очки, потому что не умела их применить. Не будем уподобляться персонажу крыловской басни.

Мы осознали — этому способстовал прежде всего опыт отрезвления после мая 1985 года — что меры, направленные к полному «осушению» прилавка, совершенно необходимы.

Этот вывод еще не овладел умами всех наших сограждан, будь то «привычные» и «умеренные» потребители алкоголя или хозяйственники и финансисты, упершиеся в питейный доход как неизбежность.

Этот вывод достаточно силен. Правильнее сказать: он неопровержим. Плюс ко всему, он выстрадан десятилетиями хмельного благодушия, застоя и даже сползания к угрожавшей нам деградации для миллионов жертв зеленого змия.

Этот вывод имеет достаточные теоретические и экспериментальные основания. Он притягателен для всех, кто действительно работает ради утверждения коммунистического идеала, непременной чертой которого видит трезвость.

И этот вывод не нуждается в худосочных и ложных аргументах. Более того, использование таких аргументов может лишь дискредитировать вывод, столь важный для дальнейшего проведения, для более последовательного, уверенного и ускоренного проведения той стратегии, которая проводится сейчас и сущность которой — взаимодействие ограничительно-запретительных мер и борьбы за культуру трезвости.

Один советский журнал писал в 1926 году: «Фиат люкс! (Да будет свет!) Вслед за цепями рабства должны быть разбиты цепи алкоголизма, но для этого нужно замкнутое кольцо мероприятий власти и общества, направленных к единой цели». Здесь гармонично слиты патетичность и конструктивность. Скажем прямо, последнее для нас важнее. Решения партии по проблеме преодоления пьянства, строительству трезвости содержат все необходимые предпосылки для создания подобного замкнутого кольца. Но не прерывается ли оно иногда? Или нередко? Кое-где? Или во многих местах? От этих вопросов не имеет права уходить ни один борец за партийные решения, действительно претендующий на звание борца.

С. Шевердин, 1986-1987 гг.

Основная литература, использованная при написании статьи, кроме указанной в тексте, и рекомендуемая для самостоятельной работы:

История Коммунистической партии Советского Союза. В 6 томах. Т. 2. М., 1966.
Введенский И. Н. Опыт принудительной трезвости. М., 1915. Вопросы наркологии. 1926, № 1.
Государственная дума. Третий созыв. Четвертый созыв. Стен, отчеты. Спб., 1911; Пг., 1915, 1917.
Грановский Л. Алкоголизм и кооперация. М., 1919 Заря Поволжья. Общественно-политический журнал, посвященный интересам рабочих и торгово-промышленных служащих. Самара, 1914.
Исторические записки, № 23. М., 1947.
Маркович С. А. Спутник лектора. Стат, материалы по социальной гигиене. Киев, 1928.
Мендельсон А. Л. Итоги принудительной трезвости и новые формы пьянства. Пг., 1916.
Монархия перед крушением. 1914-1917. Бумаги Николая II и другие документы. М.Л., 1927. Общественный врач, 1915, № 6. Совещание врачей и представителей врачебно-санитарных организаций земств и городов по вопросу о борьбе с алкоголизмом. Москва, 9-11 мая 1915 года (Систематизированная стенограмма). Октябрьское вооруженное восстание. Семнадцатый год в Петрограде. Кн. 2. Л., 1967.
Отрезвление рабочих... М., 1915. Отчеты Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей (за 1914 и 1915 гг.). Пг., 1915, 1917.
Рабочее движение в годы войны. М., 1926.
Речь (газета), 1915, 1 августа, № 209 (текст законодательного предположения «Об утверждении на вечные времена в Российском государстве трезвости»), Россия в мировой войне 1914— 1918 годы (в цифрах). М., 1925.
Страшун И. Д. Русская общественная медицина в период между двумя революциями. М., 1964

***