Кара-Кумы в Туркмении

Два часа назад мы выехали из Ашхабада на шоссе и мчимся со скоростью восемьдесят километров в час к единственной уцелевшей в округе юрте.

Мчимся и побаиваемся — а вдруг ее разобрали за ненадобностью. Вот он, наконец, колхоз, где живут упрямые старики, не захотевшие перейти в дома.

Никакой экзотики. Добрые, каменной кладки дома, ребятишки с футбольным мячом. Верблюд разве что? И наконец, юрта. В степи она показалась бы большой, необходимой. А здесь потерялась. Этакая кругленькая, старенькая ермолка.

Приглашают в гости. Заходим. Посреди очаг. Горит коряжка саксаула. Дым вкусный. Сухой, горьковатый, но вкусный. Вот так же пахнут туркменские чуреки.

Сидим на кошме, пьем зеленый чай, глотаем дым саксаула, поглядываем на ковер старой ручной работы, говорим что-то... И скучно нам очень. Настоящая юрта, а жизнь в юрте игрушечная. Это ведь и под Москвой можно вырыть землянку, запалить лучину и плести липовые лапоточки... Можно, только зачем?

Допиваем свои пиалы, торопливо прощаемся с хозяевами — и на улицу. Здравствуй, двадцатый век!

Мой проводник и лихой водитель машины Каюм Тангрыкулиев — автор этих заметок. Прежде чем сесть за перевод, я приехал к нему. Каюм повез меня за город к теплому источнику. Только что прошел дождь, который скорее напоминал снег, чем дождь, было холодно, неуютно. Источник действительно давал горячую воду, и то, что погода была дрянь, нисколько не остужало его.

Пока мы стояли возле источника, грели руки, пробовали воду на вкус, тучи убежали за Копетдаг и грянуло солнце. Сразу стало тепло, над землей поднялись косички белого пара, словно запалили трубку тысяча тысяч курильщиков.

И не знаю почему, но мне тогда захотелось поскорее сесть за стол и начать переводить рассказ об этой земле, которая переполнена солнцем, которая отзывается на каждое движение солнца.

Владислав Бахревский

Что такое Каракумы? Это тридцать пять миллионов гектаров пустыни: пески, барханы, оазисы. Что такое тридцать пять миллионов гектаров? Это Австрия, Дания, Бельгия, Голландия, Португалия, Швейцария. Шесть государств Европы умещается на той же самой территории, на которой раскинулись одни Каракумы.

Откуда взялись эти пески? Академик В. И. Обручев объясняет это так. Было море. Море отступило. Вместо него остались пески и два огромных озера: Аральское и Каспийское. Вода в них морская, горько-соленая, площади они занимают великие, и называют их люди уважительно не озерами, а морями.

Всегда ли были пески в Каракумах? Нет.

На низменностях возле Каспия росли леса, травы были высокие, как на Сумбаре теперь. Откуда это известно? Дело в том, что в Прикаспии был найден скелет слона. Длина черепа его полтора метра, весь скелет весил пятьдесят пудов — восемьсот килограммов! Представляете, какой был слон?! В пустыне такому не прокормиться.

А что такое Каракумы в переводе на русский язык, вы, наверное, уже слышали. Кара — черный, кум — песок. Значит, Каракумы — это черные пески.

Амударья впадает в Аральское море. А было время, когда Амударья несла свои воды Каспию. Было это не так давно. И теперь еще кое-где сохранились остатки прежнего русла, а в 1714 году Хаджанепес-хан, живший на Мангышлаке, ездил в Петербург к Петру I. Он просил русского царя помочь туркменам вернуть Амударью в прежнее русло. Это дело он считал нетрудным. Достаточно разрушить плотину, которую соорудили хивинцы, и Амударья отвернется от Арала.

Петр I послал в Среднюю Азию две экспедиции, но обе они погибли. По вероломному приказу ханов ученые и солдаты были вырезаны.

Много воды утекло с той поры, засыпали пески Узбой — старое русло Амударьи, а мечта о большой воде в пустыне дошла до наших дней. И мечта эта стала Каракум-каналом.

Недалеко от города Куня-Ургенча есть широкая равнина. Называют ее Налачбаба. Налач — поневоле, баба — дед, старик. Долина эта была почти безводная. Людям надоело жить в нищете, в голоде, и они постепенно переселялись в другие места. Лишь один старый человек не захотел покинуть родину. Сеял он богар — пшеницу. Кое-как перебивался. Люди говорили ему:

— Да не мучай ты себя. Переселись.
— Не могу, — отвечал старик, — не могу я бросить родные места. Поневоле живу здесь.

Прозвали того упрямого человека Налачбаба.

Человек тот умер, а имя его перешло равнине. Много воды утекло с той поры, неподалеку от беспризорной равнины вырос колхоз. Колхоз выращивал хлопок. И вот однажды хлопкороб Атдан-ага забрел на равнину Налачбаба. Брал землю в руки, пробовал на вкус, осматривал редкие деревца саксаульника.

«Хорошая земля, тут бы хлопку расти, — думал Атдан-ага, — воды вот только нет».

Пришлось хлопкоробу оратором стать. Убеждал, доказывал и доказал, прорыли к Налачбаба арык. В первый год поля хорошенько полили водой. На второй год на пятидесяти гектарах посеяли хлопок. Первый урожай был небольшим, ругали Атдан-агу, но прошло несколько лет, и Атдан-ага за высокие урожаи в Налачбаба получил Золотую Звезду Героя Социалистического Труда.

На некогда покинутой земле теперь поселок, фруктовые сады, виноградники. На огородах дыни и огромные, какие только в Средней Азии бывают, арбузы. Джугара (сорго) хорошо растет. Но джугару ценят не только люди, но и воробьиные стаи. Воевать с воробьями — дело хлопотное, решили от них откупиться. По краям поля с джугарой сеют кендир, дешевую зерновую культуру. Воробьи набрасываются на кендир, а на джугару у них уже сил не хватает.

Вода!

Есть вода — нет пустыни. Нет воды — пустыня тут как тут.

Канал Ханяб, который дает воду Куня-Ургенчу, каждый год приходилось углублять и подправлять. На этой работе было занято до пяти тысяч человек. Трудны хошарные работы. Кетмень да лопата — вот и весь инструмент. На высокий гребень канала землю не добросишь. Рыли каналы уступами, сначала выбрасывали землю на уступ, потом на гребень. Работать приходилось на участке в двести—двести пятьдесят километров.

Теперь на хошарных работах заняты экскаваторы, бульдозеры, землесосы. Лишь бы в Амударье много было воды, а провести небольшой канал нетрудно.

Моя машина набита мальчиками и девочками с нашего двора. Мы едем есть чомуч.

Мчимся через пустыню.

Вы, наверное, читаете и удивляетесь, как это — мчимся через пустыню? А барханы? А сыпучие пески? В пустыне вездеходу трудно, а тут легковая машина.

Вы правы, но мы ехали по безводной пустыне после дождя.

Была весна. И вместо песков бесшабашно летели под колеса толстенькие сытые тюльпаны. Холмы — рубины, равнины — малахит, небо — бирюза.

Мы вышли из машины, наконец, и побрели по зеленому дикому лужку, по дикой этой ниве к высоким стебелькам с кисточками, похожими на морковные лапки. Это и есть чомуч. Мы рвем стебли, едим. Чомуч еще не затвердел. Вкус у него подслащенного, чуть горьковатого молодого огурца. Его можно печь в горячей золе, но печеный чомуч я не люблю. Он напоминает мне вареную тыкву.

Любители чомуча делают из него варенье.

Кто попадал в Туркмению весной, не мог поверить, что через каких-нибудь двадцать дней зеленое море пожухнет, тяжелые стебли чомуча станут легкими, как перышко, желтым змеем поднимется над барханами пыль, закрутит, разбросает по свету сухие травы, и станет пустыня настоящей пустыней. Ни капли дождя не упадет на раскаленную землю до глубокой осени, а то и до весны.

Теджен знаменит дынями.

Кто может проехать или пройти мимо самой вахарман? Резать ее не надо. Стоит только подвести нож, чуть-чуть дотронуться, и она раскрывается, будто раковина. Воздух наполняется тонким ароматом, и все, кто вокруг дыни, восклицают:

— Вах! Арман!

Если точно перевести это восклицание, получится совсем не точный смысл.

«Вах! Арман!» — «Эх! Жаль!»

Конечно, жаль, что она, такая душистая, сейчас будет съедена до последнего кусочка. Но как же ее не съесть, ведь она сама раскрылась перед нами.

— Вахарман!

Когда-то туркменские женщины собирали корень марены, чтобы добыть из него краску для ковров.

Краски из марены так понравились итальянскому путешественнику Марко Поло, что он отдал за семена местному правителю много золота.

В XIII веке не знали, что и семена марены обладают замечательными свойствами. Теперь из семян марены приготовляют лекарства для лечения почечных болезней.

Сейчас марену выращивают на плантациях. Плантация неподалеку от города Теджена. В Теджене сеют кассию. Выращивают алоэ, дурман индийский, джут.

Целая аптека на каракумских песках.

Искрятся песчинки. Барханы, которые весь день курились, словно действующие вулканы, в эти предзакатные минуты замирают. Ночью над Каракумами вновь будут гулять ветры, опять будут куриться барханы и шелестеть, шептаться о чем-то своем ветки саксаула и стебли селина.

Но это ночью, когда над Каракумами повиснут крупные, как виноградины, звезды южного неба, а сейчас...

Тишина и покой. Кажется, все в природе замерло, затаив дыхание, любуется закатом.

Солнце коснулось вершины дальнего бархана, в последний раз окинуло Каракумы кроваво-красным взглядом и утонуло в песчаных волнах. Через несколько минут наступила ночь. На юге нет сумерек.

Солнце зашло — ночь, солнце поднялось — день.

КАЮМ ТАНГРЫКУЛИЕВ Перевод с туркменского В. Бахревского
Юный натуралист, №2 1970 г.

***