К психологии и психопатологии половых правонарушений

Кажется, ни одно из влечений, являющихся основными двигателями человеческого поведения, не сохранило такой биологической чистоты проявления, такой биологической мощи над личностью человека, как половое влечение. Оно ощущается каждым, как властный зов жизни, рождающийся из непонятных биологических глубин организма. Оно украшается лучшими цветами поэтического творчества, оно воспето, как любовь, лучшими поэтами всего мира. Но не только в поэтических красивых нарядах, появляется в обществе половое влечение, но и в неприглядных отталкивающих одеждах, в лохмотьях старого, еще неизжитого быта. Так, казалось бы предназначенная наилучшим образом обеспечивать осуществление основной биологической задачи полового инстинкта — размножение человеческого рода — и охраняющая нравственные устои в половой жизни, современная единобрачная семья явилась источником рабства, унижения женщины, легализации самого низкого разврата и низкой половой морали в культурных странах. Целью организации моногамной (единобрачной) семьи было, согласно Энгельсу, утверждение «господства мужа и несомненной законности детей, будущих наследников имущества отца», и это «подчинение женщины мужчине» явилось «первым разделением на классы, «первым подчинением одного класса другому». Отношение к женщине, освобожденной теперь у нас Советским законом, не как к равноправному товарищу, а как рабски подвластному человеку, все еще живет, хотя бы и как слабый отблик прошлого, в быту, особенно в крестьянском, и наилучшим образом, пожалуй, запечатлено в церковной формуле брака: «жена да убоится мужа» и в отражающей домостроевский принцип устоя русской семьи поговорке: «Люби жену, как душу, тряси ее как грушу». А вот как сам Домострой рекомендует осуществлять в гуманной форме этот принцип обращения с женой: «А про всякую вину по уху и по лицу не бити, ни кулаком под сердце, ни пинком, ни посохом не колотили, никаким железным, ни деревом не бити. Кого с сердца или с кручины так бьет, многие притчи с того бывают слепота и глухота и руку и ногу вывихнет и головоболие и зубная болезнь; а у беременных жен и детям в утробах бывает повреждение; а плетью с наказанием бити и разумно, и больно, и страшно и здорово. А только велика вина и за ослушание и небрежение, ино снять и рубашку и плетию вежливенько бити, за руки держа...»

В семье женщина должна быть верным и покорным рабом, она и предназначена тут для продолжения рода й упрочения хозяйства и богатства рода ее властелина мужчины. Такова моногамная семья. Но с моногамией, утверждает Энгельс, развиваются гетеризм и супружеская неверность: мужчина в единобрачии сохраняет свое прежнее (полигамия предшествовала моногамии) право любить многих женщин, он сохраняет прежнюю свободу половых отношений, право на свободное любовное наслаждение. Отсюда — гетеризм, отсюда — женщины гетеры, обслуживающие мужчин в их любовных страстях. Тут женщина становится объектом наслаждения мужчины, который можно купить, продать и т. д. Тут она, может быть, еще более униженная, чем в семье, рабыня мужчины. Но порабощенная жена, продолжает Энгельс, «великолепно венчает своего победителя рогами», также в поисках неудовлетворенного в семье, биологически обусловленного стремления к наслаждению и как протест против рабства. Так социальное бытие человека раскалывает в нем биологически единое целостное образование: влечение к размножению и половое наслаждение, несущее службу биологического стимула для первого, ибо во всем животном царстве любовь — это сигнал к размножению. На этом фундаменте (рабства одних и господства других), социально обусловленного раскола единого биологического влечения, требования целомудрия рабов и распутства господ, строится санкционируемая религией половая мораль, и, пожалуй, вся социальная мораль, ибо «половое» постепенно начинает символизировать все «греховное». Это последнее обусловлено способностью к превращению избытков половой энергии в высшие творческие формы психической жизни человека, в поэзию, живопись, скульптуру, музыку, словом, во все виды искусства. Так и мораль, эта социальная надстройка в психике человека, спускается своими корнями до полового влечения. Грех первых людей в библейской легенде — это их первое половое наслаждение, за которое они изгоняются из рая и предаются проклятию «в поте лица своего трудиться» и «в муках рожать детей» (Такое толкование грехопадения первых людей дается большинством современных ученых в связи с тем, что фигурирующие в нем запретное райское дерево и змей символизировали у народов древности, исповедывавших многобожие, способность к вечному обновлению и размножению, как божественную тайну и мудрость природы. Культ же змея сливался у очень многих из них с культом фаллоса, мужского полового члена. Таким образом, у политеистических (исповедывавших многобожие) народов половой акт обожествлялся, о чем свидетельствуют с особенною убедительностью фаллические празднества древних греков. В монотеистической (единобожеской) религии евреев божественность полового акта, поскольку „древо" и „змей", как боги, конкурируют с единым богом Иеговой, развенчивается, и змей начинает символизировать „падшего ангела", дьявола.См. Barbara Renz. Baum und Sehlahge. Handworterbuch der Sexual wissensehaft. 1926).

Этот «первородный грех», тяготеющий вечным проклятием над всем человечеством и требующий «искупления кровью и страданием богочеловека», Христа. Таким образом, греховность полового акта переходит и в христианскую мораль: ему тут объявляется война, как дьявольскому соблазну и наущению. Отсюда — борьба с плотью, с телом, как источником всего греховного. Так христианская мораль приводит к биологическому уродству, к извращению человеческой природы, к монашеству и аскетизму, и, как во всех случаях запретов биологически законных и в своих нормальных проявлениях полезных человечеству влечений, ко всякого рода половым извращениям. Стоит вспомнить только прекрасную сатиру Боккачио на жизнь католического духовенства его времени или еще недавний быт наших монастырей. А в борьбе со всем плотским, телесным, христианская религия учит примиренности с голодом, нищетою и всяким физическим страданием. Таким образом, христианская мораль, выросшая из признания греховности половой жизни, является, как это справедливо утверждает Ницше, поистине «моралью рабов», рецептом жизни для порабощенных групп общества. Господствующие же классы приобретают право «на рай» — и не выполняя законов этой морали. На западе, в католической церкви для них этой цели служат индульгенции (поповское удостоверение о прощении грехов), а у нас в недавнем купеческом быту — пожертвования на богоугодные заведения. Господствующие классы организуют свою половую мораль. Вот как метко характеризует ее в современном «культурном» обществе Форель. «Половая этика в представлении различных людей встречает весьма разнообразную оценку, как это мы видим, напр., в осуждении предохранительных от заберемения средств такими лицами, которые очень усердно отстаивают проституцию, считая рождение ребенка вне брака преступлением против нравственности; тот же человек не останавливается перед сомнительной нравственностью, с какою связано беспрерывное рождение его женою детей, с опасностью для ее здоровья. Есть и такие моралисты, которые не дают молодому человеку освятить браком свои отношения к возлюбленной, советуя отделаться от нее и от внебрачного плода деньгами. И вообще, на почве лицемерия, мистики, педантизма, предрассудков, моды, определенного шаблона нравственности и алчности создаются начала, которые ни в одной точке своей не соприкасаются с этикой. Безнравственность при этом выступает под прикрытием морали».

Итак, половая мораль, мораль вообще, религия, искусство, косная моногамная семья, половой быт, взаимоотношение полов, унижение и рабство женщины, как прообраз всякого рабства, гетеризм или проституция, аскетизм и распутство, и мощно действующий во всем этом половой инстинкт, и сам падающий и раскалывающийся под тяжестью этих социальных давлений вплоть до половых извращений — все это сливается в одну актуальнейшую половую проблему современности, а у нас в Республике в проблему, приобретающую, вследствие совершенной нашим законодательством истиной «половой революции» и преломления старого полового быта в новом организующемся революционном быту, двойное актуальное значение. Половые правонарушения как нельзя лучше отражают в себе, во всем безграничном объеме эта проблему. Но мало того. Исключительная мощь выявления в них биологического влечения, переплетенность с социальной надстройкой общества, ее бытом, и переломность характера всего полового вопроса у нас, выносящая его на самые верхушки гребней общественных волн, не только мешает, но допускает особенно четкий анализ «социального» и «биологического», действующих в половых правонарушениях, анализ, которому, может быть, в такой мере недоступны другие виды правонарушений. Как в спектральной призме белый свет разлагается на составляющие его элементарные цвета — на красный, оранжевый, желтый, зеленый и т. д., так разлагается в половых правонарушениях слитое воедино в сексуальной жизни «социальное» и «биологическое», и каждое просвещается в своем значении для жизни индивидуума и общества. Так ясным становится уродующее влияние города с его наследием старого быта на половое влечение.

В городе в большем абсолютном и процентном отношении, чем в деревне, согласно данных работы Маньковского, наблюдаются преступления на почве извращения полового влечения: развращение и растление малолетних — это по преимуществу преступления города. Да это и понятно. Город, с его технической искусственностью жизни, с усложненностью социальных отношений между людьми, с его напряжением жизненного темпа, с его большими, чем в деревне, запросами к жизнеспособности и приспособляемости отдельной личности, с его теснотой жизни, с его болезнями, с его подчас ненормальностями в условиях существования, с его вообще большими трудностями жизни, чем в деревне, перенапрягает, истощает и нередко коверкает нервную систему, творит уродливые больные характеры, а на этой больной почве развиваются и расцветают и всякие половые извращения. Но мало того, именно в городе тенденция единобрачной семьи к расколу единства инстинкта размножения и удовлетворения полового желания, стремления продолжать род и получать сексуальное наслаждение, вследствие экономических отношений, порожденных капиталистическим порядком, приобретает особую силу. Тут материальная необеспеченность особенно остро ставит вопрос об ограничении деторождения, богатство и сытость одних, ищущих всякого рода наслаждений, создает спрос и на наслаждение женским телом, а бедность и нищета других толкает их на проституцию, на гетеризм. Но и неимущие, именно вследствие бедности и стремления к ограничению деторождения, пользуются проституцией для удовлетворения своего полового желания. Так уродливо складывается в городе и половая жизнь. Ненормальность городской жизни в этом отношении сказывается еще в том, что в городе раньше, чем в деревне, пробуждается половое влечение и, может быть, раньше и угасает. А эти два периода жизни, период пробуждения и период угасания полового влечения давно уже известны в психиатрии, как критические в отношении развития всяких извращений. И это так, вследствие присущей этим периодам развития человека биологической разобщенности полового желания и конечной задачи инстинкта, — размножения.

Таким образом, биологические свойства этих возрастов совпадают с социальными воздействиями, порождающими ложные пути полового влечения. Этому вполне соответствует преимущественное участие юношеского и старческого и предстарческого возраста в развращениях и растлениях несовершеннолетних, как это утверждается статистическими данными Маньковского и по индивидуальным характеристикам в работах Внукова-Эдельштейна и Озерецкого.

Первые смутные намеки на пробуждающееся половое влечение проявляются еще в детском или, вернее, отроческом возрасте, от 8—9 лет до 12—14 лет. Ребенок испытывает половое возбуждение, но оно не направлено еще ни на какой объект во вне. Оно безотчетно и беспредметно, ибо еще нет физиологической возможности осуществлять главную задачу полового влечения, размножение, ибо половые железы не выделяют еще продуктов, пригодных для оплодотворения и дальнейшего размножения. Но наслаждение от возбуждения уже испытывается. Таким образом, смутное половое влечение получает свое разрешение в самоудовлетворении, в онанизме. Онанизм; или как теперь принято его называть, ипсация — это почти физиологический порок отрочества. Но не только смутно у отрока его влечение, но смутны и его понятия о нем. От окружающих он нередко узнает о том, что это нечто такое, чего надо стыдиться. Отсюда нездоровое любопытство и стремление подглядывать все связанное с половым вопросом, а в естественном стремлении удовлетворить это любопытство в общении с своими товарищами обнаруживается и стремление обнажать свои половые органы. В этом последнем таится зародыш эксгибиционизма взрослых. Вот эти детские проявления пробуждающегося полового влечения, ипсация и любопытство, приводящее к подглядыванию и показыванию половых органов, являются почвой, на которой развиваются все виды полового извращения взрослого. Случайно совпадающее восприятие какой-нибудь части костюма противоположного пола, чулок, ботинок, меха и т. д. или какой-нибудь части тела, косы, ноги и т. п. с удовлетворяемым путем ипсации половым возбуждением закрепляется в сексуальном извращении, которые мы называем фетишизмом, т.е. часть костюма или тела оказывается достаточным для сексуального возбуждения и удовлетворения. Само подглядывание всего касающегося половой жизни таким же ассоциативным путем может превратиться в единственный способ удовлетворения влечения, в вуайерство. Так же, как вызванные тем же любопытством показывание половых органов и разговоры на запретные сексуальные темы — в психический или физический эксгибиционизм, в стремление произносить неприличное или обнажаться в присутствии противоположного пола. Но сексуальные переживания обнаруживают склонность спаиваться с ощущением переживаний боли или причинения ее другим, к образованию того, что называется мазохизмом и садизмом. Сечение, битье детей, кстати сказать, являющиеся таким распространенным орудием воспитания в западно-европейских странах (в Германии и в Англии), может описанными для других извращений путями завязать крепкий узел между ощущением боли, страдания, унижения и чувством сексуального наслаждения и направить в будущем половое влечение по линии мазохистического удовлетворения его. Тут достаточно бывает даже не самого физического ощущения страдания, но представления о нем, чтобы в связи с ипсационным актом, вызвать половое возбуждение и его полное насыщение. Садизм же, противоположный полюс мазохизма, переживание сладострастия от жестокости над сексуальным объектом, мучительства его, почти закономерно сочетается с мазохизмом. Что его происхождение таково же, как и мазохизма и др. извращений, об этом свидетельствуют случаи, названные крупнейшим немецким психиатром, Крепелином, аутосадизмом.

Вот какой случай аутосадизма приводит Крепелин, в доказательство единого источника образования мазохизма и садизма. К нему в клинику попал молодой поденьщик, судившийся раньше за кражи. С 20 лет у него стало появляться при виде хорошо сложенной женщины, некоторых мужчин и детей желание убить их, резать на куски и есть их мясо. Однако, несмотря на неоднократную подготовку таких действий, он никогда не осуществлял их, но обращал все это на себя, наносил себе раны, жег себя раскаленными пуговицами, кольцами, и, наконец, даже как-то вырезал у себя кусок кожи из живота и съел. При этих садистических фантазиях и нанесении себе повреждений, связанных с эксессивными актами ипсации, он испытывал полное сексуальное удовлетворение. На теле у него было обнаружено около 100 старых рубцов от ран такого происхождения. И на этот раз в клинику он поступил после того, как разрезал себе мошонку ножом, вытащил из нее тестикул (половую железу), и, поцарапавши его ногтями, вложил его обратно и сам наложил швы на рану. Он требовал у врачей, чтобы они его кастрировали и освободили от мучительного для него извращения. Таким образом, тут действительно выросшие на ипсации оба полярных извращения сплавились в одно, удачно названное Крепелином аутосадизмом.

Наконец, последняя форма извращения, корни которой лежат также в детском, инфантильном, половом влечении, это гомосексуализм, влечение к лицам одного и того же пола. Нездоровое половое любопытство находит и здесь свое удовлетворение в обсуждении половой тайны, легче всего в среде однополых сверстников и товарищей. Это нередко приводит к коллективной и взаимной ипсации, а таким путем не знающее истинного полового объекта влечение закрепляется на однополых партнерах сексуального наслаждения. Таким образом, если до сих пор описанные извращения образуются вследствие ненормальной связи сексуального переживания с объектами или раздражителями окружающей среды, или, иными словами, ассоциативным путем, то гомосексуализм, невидимому, чаще всего развивается в детской среде вследствие соблазна, подражания и взаимного внушения или, по выражению немецкого психиатра Цигена, путем имплантации, вращивания, прививки извращения. Но как раз в отношении гомосексуализма существует еще одно мнение о возможности и третьего пути его образования: это существование гомосексуальности, как врожденного, конституционально-биологически обусловленного дефекта развития. Правда, некоторые гомосексуалы-мужчины имеют вид женственный и, наоборот, женщины-гомосексуалистки — мужественный вид. Как будто за такой биологический путь развития гомосексуальности говорят и замечательные опыты Штейнаха над крысами, М. М. Завадовского над курами. И тот и другой, пересаживая молодым особям одного пола половые железы противоположного, получали не только изменение внешнего вида в соответствии с пересаженной половой железой, но и полового поведения. Так, самки-крысы превращались в самцов, а куры в петухов по оперению, и наоборот. Эта полученная экспериментально на животных возможность путем пересадки воздействовать по желанию на направление полового влечения, подала мысль о таком воздействии на гомосексуальное влечение у людей. В европейской литературе, напр. у Липшюца, имеются сообщения об очень удачных случаях излечения гомосексуалов путем пересадки им половых желез, функции которых, в соответствии с биологическим конституциональным пониманием гомосексуализма, у них недостаточны или извращены. На одной попытке такого лечения гомосексуализма мне пришлось пережить разочарование, как в таком лечении, так и, следовательно, в чисто биологическом толковании его. Дело касалось молодого человека, который очень страдал от сознания своей сексуальной извращенности и обратился к врачам с просьбой попытаться вылечить его пересадкой. Ему была сделана пересадка мужской половой железы от обезьяны. Одновременно часть половых желез этой обезьяны была пересажена в целях омоложения двум старикам. Однако, ни старики не помолодели, не изменился в извращенном характере влечения и молодой человек-гомосексуалист. Неудача была приписана негодности для этих целей желез этой обезьяны, так как самец-обезьяна оказался сам стариком. Была сделана вторично пересадка от молодого самца обезьяны, но для несчастного гомосексуалиста она оказалась столь же безрезультатной, как и первая. Один случай, конечно, ничего не решает, но он говорит о гораздо более частых исключениях, чем правило о чисто биологической обусловленности гомосексуализма, которое хотят установить некоторые через чур рьяные биологи-конституционалисты. Против этого говорит также частое развитие гомосексуализма в интернатах у взрослых, биологически не носящих никаких признаков не своего пола, в тюрьмах, в монастырях и т. д. Тут он развивается, как компенсаторное явление, благодаря отсутствию возможности нормального удовлетворения влечения. Таким образом, на ряду с ассоциативным и имплантационным путями образования сексуальных извращений, принято различать вместе с Цигеном еще третий — компенсаторный. Что касается конституционального образования их, то конституция, или психофизический склад человека, как основа, на которой они развиваются, является, как мы увидим дальше, постоянно моментом предрасполагающим.

Таков печальный букет цветов сексуальных извращений, выростающих на основе смутного, не знающего еще полового объекта и своего конечного назначения детского или отроческого сексуального влечения. Развитию и росту его способствует уродливое воспитание, вся городская среда, окружающая тайной естественное явление природы, будящая сплошь и рядом через чур рано в ребенке половое желание и нездоровое любопытство его к сексуальному вопросу и демонстрирующая перед ним всю уродливость своего полового быта. Однако, несмотря на то, что эти уродующие половую жизнь ребенка факторы города действуют на огромные массы детей, несмотря на то, что все дети проходят период определимости характера полового влечения внешними воздействиями среды, вследствие отсутствия направленности его на определенный сексуальный объект и, наконец, несмотря на то, что интерес к половой жизни, может быть, очень часто у городских детей пробуждается в сравнительно раннем, неподходящем возрасте — несмотря на вce это – выраженные половые извращения у взрослых вовсе не так уж часто встречаются, как это принято думать. Это объясняется тем, что для стойкого извращения необходима, кроме всех указанных факторов, еще склонность самой подвергающейся их воздействию личности к ненормальной фиксации, ненормальному закреплению пережитого однажды извращения. Этой склонностью обычно; наделены психопатические типы, иными словами, люди с общим дисгармоничным, неуравновешенным складом психики. Наконец, следует подчеркнуть, что, к счастью, в огромном большинстве случаев от этих извращений страдает сам носитель их, а не окружающее общество. Вот почему наш закон совершенно справедливо, в отличие от западно-европейского законодательства, сами по себе извращения, поскольку они не нарушают прав и физической неприкосновенности других лиц, не карает.

Однако в этом букете попадаются и криминальные ядовитые цветы. С наступлением юношеского периода крепнет влечение и настойчивее требует претворения в жизнь. Уродливо сформированное, оно при наличии с одной стороны мощности, а с другой — легкости преодоления всяких внутренних задержек у больных по характеру юношей, ведет к насилию, к развратным действиям над младшими по возрасту детьми, чаще всего со стороны юношей 14—15 лет над девочками в 6—8 летнем возрасте. Но самая отвратительная гримаса города, это насильнические акты педерастии таких юношей над своими более слабыми товарищами мальчиками. Не понятно ли, что этот вид извращенческого правонарушения свивает свое гнездо в интернате и при этом в Моструддоме, интернате для криминальных и в огромном проценте вообще психопатических, уродливых в своем психическом складе подростков и юношей. В итоге насильнических актов педерастии группой сексуально активных и развращенных юношей над младшими воспитанниками дома, извращение имплантируется, прививается последним, приобретает характер бытового явления среди криминальных беспризорников и, наконец, приводит к развитию мужской проституции и к образованию типа мальчика-педераста проститутки, ярко описанного Озерецким. Так беспризорность открывает дорогу тяжелому искалечению детской психики, которое, может быть, роковым образом определяет путь жизни в будущем такого беспризорника, ставшего уже взрослым. Но и опасность безнадзорности в родной семье наряду с отсутствием правильного сенсуального воспитания ярко вскрывается Озерецким на случаях развращения детей няньками, которым доверяли их занятые на службе родители.

Тем более опасен этот спутник безнадзорности детей, что при аномальной склонности к фиксированию однажды пережитого сексуального впечатления, извращения могут закрепляться в психике на долгий срок, остаться и у взрослого. Большинство страдающих сексуальными извращениями именно и указывают на образование их в очень раннем возрасте. Однако в большинстве случаев это больные, неуравновешенные характеры. Такими их рисует работа Внукова и Эдельштейна. Рядом с типом растлителя несовершеннолетних, грубого, агрессивного насильника с повышенным половым влечением и повышенной потенцией, с бытовыми чертами собственника, деспота в семье; считающего себя в праве распоряжаться телом и душой членов ее, словом, подлинной домостроевской главы семьи, тут вырисовывается тип развратителя, как безвольного, подчас мечтательного, слабого, непрактичного и неприспособленного в жизни, с яркой сексуальной фантазией и желаниями, но со слабой потенцией человека. Но что особенно среди последних бросается в глаза, это большой процент участия стариков в этой группе правонарушителей (50% стариков, обвинявшихся в половых преступлениях, совершили именно эти правонарушения). Да это и вполне понятно. Если в отроческом возрасте раскол между пробудившимися влечением и физиологической возможностью осуществлять конечное назначение инстинкта размножения порождает извращения, то тут, в этом втором критическом периоде жизни человека, такой раскол также на-лицо: половое желание еще сохранилось, и, может быть, перед своим угасанием вспыхивает у стариков даже с особенной силой, а возможность осуществления сексуального акта, половая потенция, уже утрачена. Доказательством того, как долго может сохраниться у стариков половое желание, может служить сватовство великого немецкого поэта Гете в 73-летнем возрасте за 19-летнюю девушку. Этот раскол, может быть, имеет свое основание в зависимости сексуального желания и потенции от угасающих в разновременном порядке функций двух органов сексуального аппарата — предстательной железы и половых желез. Так, Белов полагает, что потенция связана с функцией предстательной железы, половое же желание — с химическим, гормональным влиянием через кровь на соответствующие мозговые центры половых желез, и что есть основание утверждать об угасании при старческом увядании организма сначала функции предстательной железы, а затем уже половых. Но мало того, у старика рядом с физическим увяданием идет и ослабление умственной жизни. С ослаблением последней падают внутренние тормоза в отношении осуществления еще сильного сексуального желания и выбора формы этого осуществления. Отсюда криминальный путь развращения малолетнего, как наиболее подходящего и беззащитного объекта для сексуальных извращений старика-импотента. Так пути биологического развития, соскальзывания на путь извращений, криминального проявления полового влечения у юношей и стариков — развращение и растление несовершеннолетних — совпадают.

Криминальные проявления их представляют собою ключи к пониманию извращающего действия города на сексуальную жизнь и быт человека. Растление (19,0%) и развращение (23,3%) несовершеннолетних — это яркие пятна на общем фоне полового быта города. Они не отстают в городе ни в процентном, ни в абсолютном числе от насилий (44,7%). Тем более, что от прямых насильнических действий отходит порядочный процент на счет использования материальной зависимости потерпевших, опять-таки, вполне понятного преступления для городского уклада жизни (10%). Не то в деревне. В деревне растления и развращения малолетних имеют ничтожный удельный вес в массе половых правонарушений. В ней ярко преобладают насилия (81,2%). В деревне, как весь уклад жизни, так и половой быт примитивнее, первобытнее проще. Там человек ближе к природе. Там для растущего человека, ребенка, просто, без всяких прикрас, без всяких таинственных или уродливых нарядов сама окружающая среда преподносит половой вопрос. Сама природа является воспитательницей его в этом вопросе. А у взрослых людей к этому вопросу — чисто хозяйственный подход, и не только к половой жизни животных, размножение которых составляет обеспечение хозяйства, но и к человеческим сексуальным отношениям. В дом женщина берется мужчиной не для одного сексуального наслаждения, а для работы, для упрочения хозяйства, для основания хозяйственной деревенской ячейки, семьи. Ребенок — постоянный вольный и невольный зритель нормальной половой жизни окружающих его людей и животных. Вот почему там нет места нездоровому любопытству, нет места извращениям, выростающим на почве раскола между желанием полового наслаждения и конечной задачей полового инстинкта, как инстинкта размножения. Нет такого количества и связанных с ним видов преступлений. Характерное для деревни и теперь Советским законом не наказуемое, как не наносящее никому ущерба, извращение — это содомия, половое сношение с животными. Оно рождается там, как понятное подражание животным. Да и оно практикуется чаще всего умственно недостаточными, наименее приспособленными парнями, которым трудно удовлетворять нормальным путем свое влечение в силу презрительного за их глупость отношения к ним женщин и девушек. Зато там старый быт, более крепкий, чем в городе, легче приводит к насилию над женщиной, и не только единоличному, но главным образом, групповому. Там, в силу простых, почти родовых хозяйственных отношений и векового рабства крестьян, домостроевский взгляд на женщину свил себе более прочное гнездо, чем в городе. Лучший свидетель этому само слово «баба». «Я думал идет двое, ан мужик с бабой», «курица не птица, баба — не человек», «баба что мешок: что положишь, то и несет» и т. п. так именно крестьянская народная мудрость определяет содержание этого слова, так она запечатлела веками воспитанное неуважение к женщине, непризнание в ней человеческого достоинства. Уже империалистическая война, с ее массовым уходом мужчин на фронт, невольно подорвала основы этого приниженного положения крестьянской женщины, представив ей самостоятельно, без мужчины, вести хозяйство. Революция окончательно освободила женщину. Однако, старое в крестьянском быту еще не изжито и, может быть, больше всего оно сказывается именно в отношении полов. А это отношение, как уже сказано, характеризуется в исторической перспективе социальным неравенством полов, и отсюда — слабой внутренней преградой и в настоящее время для насильственного полового овладения женщиной, этого первобытного способа утверждения власти мужчины над женщиной. Эта социально обусловленная слабость внутренних преград у деревенского жителя для насильственного овладения женщиной — с одной стороны, а с другой, в силу близости всей его жизни к естественным природным условиям, более откорвенное и, пожалуй, более мощное, чем в городе, половое влечение — делают в деревне изнасилования более частыми, чем какие либо другие виды половых правонарушений. Но особенную яркость бытовая сторона приобретает в групповых изнасилованиях. Тут самое половое влечение подчас отступает на задний план, заслоняется бытом, играет своеобразную роль орудия расправы, самосуда. Стремление избавиться от уплаты алиментов и суеверное представление о том, что женщина, живущая со многими, не беременеет, стремление избежать брака оскорблением девичьей части или месть старухе за полученные обиды толкает некоторых темных и не полноценных психически, да еще к тому же подвыпивших на гулянье крестьянских парней к организации группового изнасилования над своей жертвой. А толпа молодых, здоровых парней и даже детей, разожженная зрелищем открытого полового акта — и объединенная только скотской похотью, естественно снижается до уровня орды, которой владеет безрадельно инстинкт. Тут всплывает на поверхность с особенно повелительной силой стародавний сплав полового инстинкта с жестокостью, и все поведение этой случайной группы людей, получив садистическую печать, переростает из полового акта в самосуд, в звериную расправу — издевательство над жертвой. Так половой инстинкт оказывается проявителем самых низших форм психической жизни массы, приобретенных ею в вековом бесправии и рабстве.

Таковы жуткие картины половых правонарушений в городе и в деревне, корнями своими сидящих в болоте нашего прошлого. Но они не страшны, ибо они только отголоски прошлого, они составляют вовсе небольшой процент всех правонарушений, всего 0,6% в 1925 году для РСФСР и 0,25% для Московской губернии в 1926 году.

Этот невысокий процент половых правонарушений и явно намечающееся выздоровление рабочих от этого наследства прошлого свидетельствуют, что половой инстинкт, несмотря на все уродование его старым бытом, сохраняет свою биологическую чистоту и, как указывалось вначале, присущую способность переключать свою избыточную энергию в высшие, благороднейшие и социально полезные формы психической деятельности человека, в поэзию, искуство, науку, общественность и т. д. И если крупнейший русский критик прошлого столетия Добролюбов, осуждая темный быт, «темное царство» его времени, мечтал о том, что «волна новой жизни... конечно зальет когда нибудь всю издавна накопленную грязь и превратит топкое болото в светлую и величавую реку», то новая жизнь, революция, освободившая женщину, сделавшая ее равноправным товарищем мужчины во всех сферах человеческой деятельности, уже «залила» эту грязь, уже «превратила» это болото в «светлую и величавую реку», и только местами река по весеннему мутна, только местами на ее поверхность всплывают со дна обрывки старой болотной грязи.

Е. К. Краснушкин, 1927