Часть 1 - Часть 2
На вокзале Сергей простился с попутчиками и подозвал извозчика.
— В ЧК, — коротко бросил он, усаживаясь в пролетку.
— В ЧК так в ЧК, — разбирая вожжи, сказал равнодушно извозчик. — Нам хоть на каторгу, лишь бы заплачено было.
Городок оказался вполне приличным, с деревянными тротуарами, кустами сирени в аккуратных палисадниках и круглым зданием цирка на центральной площади. Возле цирка — «толкучка», пивная и иллюзион «Грезы». С запада к городу подступали отлогие горы, на восток от него уходила тайга: там начиналась Сибирь. Над городом высоко вздымались черные трубы завода, из них жидко струился грязный дым.
Горисполком и ЧК помещались в бывшем горнозаводском управлении — белом двухэтажном доме с тяжелыми дорическими колоннами. Председатель ЧК, широкий косоплечий человек, долго читал мандат Сергея.
В просторном кабинете все, вплоть до тяжелых бархатных портьер, пропахло махоркой. Положив перед собой мандат, председатель достал кисет и стал сворачивать толстую козью ножку. Движения у него были медленные, усталые.
— Из самой Москвы, стало быть? Это здорово. Ты, товарищ, подожди малость, я вот с этим кончу, — он кивнул на сидевшего по другую сторону стола старого священника, — Ну так что же, Ксенофонт Иваныч, долго будем в молчанки играть? Надоели мы другу другу хуже горькой редьки, ей-богу.
Глядя поверх головы комиссара, священник тихо сказал:
— Расстреляй ты меня, Афанасий, или отпусти. Не мытарь понапрасну.
Комиссар затянулся так, что самокрутка затрещала. Пережевывая дым со словами, уставился священнику в лицо.
— Расстрелять — это, батя, не выход. Это успеется. А мытарить буду. До тех пор, пока не скажешь, откуда у тебя на колокольне винтовки взялись. Эх, батя! И с кем ты под старость лет связался? С бандитами, с контрой. Ты меня, было время, писать и читать учил. И для науки по лбу линейкой шлепал. Теперь мне тебя учить приходится. Только линейка у меня твердая. Ты, Ксенофонт Иваныч, всегда честным человеком был. Кто бы подумать мог, что ты для бандитов оружие хранить будешь? Чтоб им, бедолагам, спокойней было Ковровский прииск грабить, солдаток насиловать да комиссаров к стенке ставить. Слыхал, поди, в Захаровне они Гудсона зверской смертью замучили. Помнишь его? В погром он у тебя прятался, рыжеватый такой...
Священник выпрямился. Седые клочкастые брови его шевельнулись и почти закрыли глаза.
— Довольно блудословием заниматься. Иудой не был и не буду...
— Та-ак... — протянул комиссар. — Стало быть, в Иуды не желаешь? А ведь грешишь ты, батя. Петьку Солоуха с Христом путаешь. Ладно, посиди еще. Подумай. Ей-богу, Ксенофонт Иваныч, подумай, стоит ли из Солоуха Христа делать.
Священник тяжело поднялся. Возле дверей невесть откуда возник чубатый мальчишка.
— Отведи его, Григорий, — приказал комиссар.
Парнишка, положив руку на кобуру, распахнул двери, чтобы пропустить священника вперед. Комиссар перевел взгляд на Сергея.
— Выкладывай, с чем приехал.
Пока он вскрывал пакет, Сергей кивнул в спину уходившего.
— Оружие прятал?
— Оружие.
— Явная контра.
Сергей сдвинул брови. Нескладная фигура комиссара не понравилась ему с первого взгляда, а его мирная беседа с «явной контрой» вызвала раздражение.
Комиссар вытряхнул бумаги из конверта, стал раздвигать их негнущимся, коричневым от махорки пальцем.
— Куришь? Нет? Правильно, от табаку вред один. Однако нервы успокаивает. Бумаги нужные, давно ждем. Втемную ведь работаем. — Он сдвинул бумаги в кучу, подпер щеку кулаком. — Так вот, товарищ Власов, приехал ты вовремя. Было нас пять человек. Одного убили, двое на фронт ушли, одного сами расстреляли. Остался я один. Фамилия моя Бекасов, звать Афанасий. Я да Гришка Фадеев, мальчишка этот, видел ты его, вот и вся наша ЧК. Гришка у меня и за писаря, и за бойца, и за курьера. Вся наша писанина на нем. Сам-то я не больно грамотный. Да и времени мало, А Гришка — парень смышленый, — комиссар вздохнул. — Не надо бы мальчишке при нашем деле находиться, да других подходящих людей нет. При царизме они деланы, не по нашему заказу. Вот и применяйся.
Комиссар достал из сейфа два куска сахару, круг колбасы и хлеб.
— Столовая уже закрыта, а ты с дороги небось голодный?
— Голодный, — охотно отозвался Сергей.
Он подсел к столу и с хрустом отломил кусок колбасы. Бекасов положил возле него нож. Прихлебывая кипяток из кружки, Сергей думал: «Бекасов для ЧК не находка. Однако сплеча рубить нельзя. Нужно осмотреться, посоветоваться с товарищами, в горисполкоме. С этой тихой лавочкой я покончу, для того и приехал. ЧК — карающий меч революции, и никаких душеспасительных разговоров с попами в этой комнате больше не будет!» Наевшись и приняв решение, Сергей повеселел.
— Давно я колбасы не ел, — сказал он.
— У нас с продуктами ничего. Есть продукты, — заметил комиссар. — А я вот третий день в рот ничего не беру. Зуб, проклятущий, замучил.
— Выдернуть надо.
— Давно бы выдернул лешака. Боюсь. Нагляделся я на этих коновалов в госпиталях. Ну их! Завтра мы тебя по всем статьям оформим и в заботу запряжем. Надо тебя на постой определить.
Сергей запротестовал. Он хотел поселиться в НК. Кулак под голову — и порядок. Полный отдых — и, главное, всегда на месте.
— Ничего, брат, я к инженеру Крапивину тебя определю. Жилье отличное, недалеко отсюда, и телефон есть. Григорий, — позвал он. — Гришка!
Распахнулись створки окна, и в комнату через широкий подоконник влез давешний мальчишка. Черная косоворотка сидела на нем мешком, в воротник ее убрались бы три Тришкиных шеи. Светлый чуб был взъерошен, скуластое лицо светилось торжеством и азартом. Мальчишка, даже не взглянув на Сергея, похвастался Афацасию, что сейчас играл в чику с ребятами из рабочего отряда и обыграл самого Кольку Битка, а лучше Битка ни в чику, ни в бабки никто не играет во всем Голом Конце.
— Битка обыграл? — не поверил Афанасий. Гришка побожился.
— Молодец, коли так. А знаешь что? Аида сыграем! Посмотрю, что ты за игрок. Ты, москвич, в чику не играешь? Занятная игра. Навроде бабок, только на чистые деньги.
Они отставили к стене стулья, положили на пол деньги, отошли в угол. Сергею эта затея не понравилась. Он промолчал, ожидая, какую еще шутку выкинет чудаковатый комиссар.
Гришка играл с увлечением. Он швырял биту — старинный медный пятак — и громко выкрикивал:
— Чика с орлом, все деньги берем! Афанасий целился не спеша, играл всерьез.
Ставили понемногу, но Тришкиных денег хватило ненадолго.
— Не умеешь — не берись, — сказал Бекасов.
Гришка не расстроился. Он восхищенно смотрел на комиссара.
— Вот это да!
— Я, брат, старый пулеметчик, — объяснил Афанасий. — У меня глаз верный. Но и ты вообще-то ничего. Биток неплохой. Можешь у рабочего человека трудовую копейку своей чикой вышибать!
Лицо комиссара потемнело. Он выбросил деньги из кармана на стол.
— В карты бы тебе еще научиться. В очко. Хорошая игра. Да ежели карту еще наловчиться передергивать — разбогатеешь.
Гришка быстро-быстро моргал глазами, пятясь к двери.
— Возьми деньги. Отдашь Николе Битку, — приказал Афанасий. — Думаешь, его за чику Битком прозвали? Дурак. Лучше его никто в кузнице молотом не орудует... А сейчас выпиши товарищу ордер на квартиру к Павлу Иванычу Крапивину. Проводишь его. Я на завод схожу.
Набросив на плечи шинель, он кивнул Сергею и ушел. Гришка, сопя, уселся на место комиссара, взял чистый бланк.
— Как фамилия?
Начал писать, помогая себе языком.
— Не Сиргей, а Сергей, — поправил Власов. Какая разница? — беззаботно отозвался Гришка. — Поймут.
Он достал печать, лизнул ее языком и пришлепнул на бланк. Покончив с делом, откровенно стал разглядывать Сергея.
— Ты, правда, из Москвы?
— Правда.
— Москвич, значит?
— Нет, я питерский.
— А я тутошний. Местный, значит. Аида, я тебя к Крапивину отведу. Ты Ленина видел? Вот у него кожан, наверное, знатный.
— Нет у него кожана. В пиджаке ходит. Когда холодно — в пальто.
Гришка не поверил, даже остановился.
— Нету? Как же так? Вот у тебя есть, а у него нету? Да как же ты так говоришь, что его видел? Да я был... Была бы у меня кожанка, я бы ее сразу Ленину: на, носи!
— Чудак, — снисходительно усмехнулся Сергей. — Скажи-ка лучше, что за человек Крапивин. Ты его знаешь?
— Пал Иваныча? Его весь город знает.
Гришка сказал, что Крапивин человек стоящий, дай бог каждому. Свой в доску, даром что инженер. Когда после Октябрьской все служащие с завода ушли, он один остался. Спал и ел прямо в цехах, рядом с рабочими. Сам предисполкома Еремей Гарев ему полностью доверяет. А Гарев каждого человека насквозь видит.
Светлый особняк Крапивина с широкими, в одно стекло, окнами резко выделялся среди приземистых, темных домиков. Чекистов встретили приветливо. Крапивин, еще не старый, немного грузный человек с красивым, энергичным лицом, пожал им руки и провел в свой кабинет. Он посмотрел ордер и улыбнулся одними глазами.
— Все писаришь, товарищ Фадеев?
— Писарю. Страсть надоело, Пал Иваныч, — пожаловался Гришка.
Крапивин сочувственно кивнул. Держался он очень просто, словно знал Сергея сто лет.
— Рад услужить вам, товарищи. Вдвойне рад, теперь будет с кем поговорить. Я ведь один живу. Дочь не в счет. Скучно ей со стариком. Уверен, вам она будет рада от души. Сейчас я вас представлю ей.
Дочь Крапивина, высокая, по-девичьи угловатая, церемонно присела перед гостями в реверансе и, когда отец отвернулся, показала Гришке язык. Тот заулыбался. В кабинете инженера было много книг. Гришка таращил глаза на золоченые корешки и несмело попросил:
— Павел Иванович, дайте какую-нибудь книжку прочитать.
— А что тебе больше нравится?
— Я больше всего Жюля Верна люблю.
— Жюля Верна? — Крапивин погладил подбородок. — Знаешь, у меня все техническая литература. Впрочем...
Он порылся на полке и протянул ему нетолстую книгу в потрепанном переплете. Гришка нараспев прочитал:
— «Исследование мирового пространства с помощью ракетных приборов. Циолковский». Интересная? Я про мировое пространство читал. Фламмариона.
Получив книгу, Гришка заторопился. Прощаясь с Сергеем, сказал:
— Давай высыпайся. Завтра вечером в цирк махнем.
Крапивин показал Сергею дом, дал ключ и предложил принять ванну.
— В городе это единственный дом, где можно принять ванну, — сказал он. — С дороги это самое главное. Мери, будь добрая, приготовь товарищу Власову ванну. И побыстрее. А потом закусим. Не отказывайтесь, вы мой гость.
Сергей плохо понимал, о чем говорит радушный хозяин. Только сейчас он почувствовал, как мучительно зудится давно не мытое тело и до чего хочется спать. Очевидно, задремал в кресле. Он вздрогнул, когда Мери легонько взяла его за руку.
— Идите. Я положила вам свое полотенце.
Сергей вошел в ванную, и его окружило дремотное уютное тепло. Матово отсвечивал чистый кафель. На низенькой скамеечке лежали мыло и розовое мохнатое полотенце. Все это мало походило на вошебойки и парилки, которых Сергей повидал достаточно. Он присел на скамейку, шевелиться не хотелось. За стеной слышалось позванивание посуды, там накрывали на стол. Кто-то пробежал по клавишам пианино. Знакомая мелодия. Сергей силился вспомнить, что это за мелодия, и не мог. Голова отказывалась работать, как во сне. Да и все походило на сон.
«А глаза у нее серые», — неожиданно подумал Сергей.
Расстегнув курточку, достал из кармана браунинг, снял с предохранителя и положил на скамейку, чтоб можно было достать прямо из ванны. Он представил себя голым, отстреливающимся из ванны и засмеялся.
На стол накрывал сам Крапивин. Он делал это лишь в ответственных случаях.
— Мери, — позвал он. Девушка оборвала музыку.
— Мери, будь поласковей с этим юношей. Он приехал из Москвы — возможно, от самого Дзержинского, и, уж конечно, что-то привез важное. Не забыла положить ему чистое белье и халат?
Мери фыркнула:
— Представляю, как он будет выглядеть в твоем халате! Вот зрелище!
Однако зрелище не состоялось. Присев на край ванны и поклевывая носом, Сергей выстирал свою одежду и прямо мокрую напялил на себя. От ужина он наотрез отказался: засыпал на ходу.
Утром Сергей пошел представляться начальству. В кабинете председателя горисполкома, несмотря на ранний час, было много народу.
— Туда нельзя, — остановил Сергея парень с красной повязкой на рукаве.
Сергей предъявил свой мандат. Парень широко заулыбался и подмигнул.
— Другое дело! Шагай, товарищ. Совещание там, но ты не помешаешь.
Немного послушав яростные споры, Сергей понял, что на совещании решается судьба завода. Все уже охрипли от крика. Молча сидел в углу один лишь Крапивин.
Председатель горисполкома Еремей Гарев, то и дело вскидывая узкие черные глаза на ораторов, листал быстро какие-то бумаги и делал на них пометки плотницким карандашом.
— Мы сделали, что могли, — дьяконовским басом гудел человек в белой рубахе с шелковым поясом-шнурком. — Люди работают по двенадцать часов, а получают гроши! Папирос не купишь! Сырья нет! Топлива нет — и жрать рабочему человеку нечего! Он уже последние порты на барахолку стащил. Вот осенью, когда в огородах поспевать начнет, полегче будет, ежели только доживем!
Гарев поднял голову, прищурился.
— Ты, Перфильев, вряд ли доживешь. Еще раз услышу, что с мастерами пьянку разводишь, быть тебе у Афанасия в ЧК.
Человек в белой рубахе петухом кинулся к столу.
— Ты мне не грози! Не запугаешь! А за клевету ответишь!
Его оттащили за спины сидящих. Гарев поискал кого-то глазами.
— Крапивин, всех слышу, а ты что молчишь?
Инженер сидел на стуле, уперев локти в колени и положив на руки подбородок. Услышав вопрос председателя, выпрямился и виновато улыбнулся.
— А что я скажу, Еремей Иванович? Сам знаешь, через шесть часов домна встанет. Топлива нет.
Гарев поднялся. В комнате сразу стало тихо.
— Вот что, товарищи, — глуховатым голосом начал он. — Много тут говорили, много спорили, и все не о том. Средств нет, топлива нет, сырья не хватает. Да это любой мальчишка знает. Те голоса, которые распевают, что заводу крышка, — это знакомые голоса. В девятьсот пятом, когда мы хотели в домнах «козла» посадить, они громче всех кричали: «Нельзя!» А теперь, когда мы власть взяли, опять громче всех стараются остановить! — оглядел всех цепкими, внимательными глазами. — Мы рабочие. Завод — отец, мать и дите наше. Не хоронить его, а продолжать работы в этих трудных условиях — вот о чем мы должны думать.
— Бред! — крикнули из угла. — Сколько ни говори: «Халва, халва» — во рту сладко не будет!
Гарев стремительно подался вперед, словно встречая выпад.
— Врешь, халвоед! Кровью изойдем, а завод не остановим! Заводская партийная организация постановила: работу продолжать! Топливо? Мы живем среди леса. Будем разделывать лес на дрова и давать в домну. Средства? Наша пролетарская совесть и рабочие руки. Все.
Он вытер руками выступившую на лбу испарину и сел. В комнате опять взметнулся шум. Сергей протолкался к столу, положил перед Гаревым мандат.
— Здорово, москвич! — Еремей протянул руку. — Я тебя уже приметил. Мне Бекасов говорил. Порадовал, честное слово. Помнит Москва о нас! Слушай, ты, может, речь говорить будешь?
— Нет, я не оратор.
— Ну и лад с ней, с речью! — засмеялся Гарев. — А то приезжие обычно речи говорят. Как там Москва? Рассказывай.
...Гарев слушал Сергея с интересом, время от времени перебивая рассказ нетерпеливыми вопросами и замечаниями.
— М-да! Показали свое лицо милые союзнички — левые эсеры, — зло щурился он. — У нас до мятежа не дошло, но тоже шум начинали. Рабочие наши эсерам не верят, взяли их в оборот. Пришлось здешним авантюристам от своих московских друзей отмежеваться. Признали единственно правильной линию большевиков. Но думается, что это маневр... Боюсь, приведут они нам белочехов сюда...
Встряхнулся, потер лоб.
— Ладно, слушай про наши дела. Фронт в ста километрах. В лесах — банды. Войск в городе нет. Порядок поддерживают вооруженные рабочие, на них же опирается и ЧК. Работы вам по горло хватит. Городок небольшой, а нечисти много. Начиная с золотопромышленников и купцов, кончая хитниками и прочей люмпен-рванью. Основная ваша задача на сегодняшний момент — ликвидировать банду Петьки Солоуха. Банда сильная, отлично вооружена. В некоторых деревнях бандиты полностью парализовали деятельность Советов. В город не суются, но на приисках — хозяева. Сейчас, когда придется заготовлять уйму дров для домны, они могут здорово помешать. Афанасий введет тебя в курс дела.
— На счет Бекасова, товарищ Гарев, — заметил Сергей, — сомнения у меня. Не тот он человек.
— Это как?
— Заменить его надо. Не подходит он для работы в ЧК.
— Ишь ты! Давно ты его знаешь?
— Со вчерашнего дня.
— А я лет двадцать. Понятно?
— Понятно. Кто-то из нас ошибается. Вы или я.
Гарев засмеялся и покрутил головой.
— А ты крепок, москвич. Это славно. Но на сей раз ты ошибся. Афанасий, конечно, не этот... не Нат Пинкертон. Но обстановку знает, в людях разбирается. А главное — он наш человек. В партии с девятьсот пятого. Лады?
...Первые дни Сергей был занят тем, что разбирал и пытался привести в порядок документацию ЧК. Большая часть документов была написана каракулями Гришки Фадеева. Сергей просматривал их и сортировал по папкам с вензелем горнозаводского управления. Канцелярская работа не нравилась ему. От старших товарищей он слышал, что умелая работа с документами может принести больше пользы, чем плохая слежка за противником. В жизни, однако, с такими случаями встречаться ему не приходилось. Он быстро уставал и чувствовал раздражение. Его злили медленные движения Афанасия, его бесцветный голос, злили Гришкины каракули.
Некоторую разрядку принесла телеграмма из штаба фронта. В ней предлагалось разоружить роту дезертиров, которая двигалась по железной дороге. Отряд железнодорожной охраны, усиленный рабочими с металлургического завода, занял вокзал. Афанасий командовал расстановкой пулеметов. Был он спокоен и, видимо, больше страдал от зубной боли, нежели от ожидания столкновения с вооруженными дезертирами. А что это за публика, Сергей знал по собственному опыту. С завистью поглядывал на маузер Афанасия, жалея, что променял свой Сашке Донцову на кожаную куртку перед выездом из Москвы. В придачу Сашка дал ему браунинг.
Дезертиров ждали долго. Несколько раз поднималась тревога, но оказывалась ложной. К вечеру стало известно, что дезертиров разоружили Алапаевские части Интернациональной бригады.
— Афанасий, — сказал Сергей, когда они вернулись в ЧК, — нет ли у тебя хотя бы нагана хорошего? А то, понимаешь, дали мне эту игрушку... Ею только старух да нервных девиц пугать.
— Да, оружие интеллигентское, — согласился Афанасий. — Зато весу в нем мало. Я этой дурой, — он похлопал по маузеру, — все пузо исшоркал. Оттягивает пояс, и только. А браунинг сунул в карман и пошел. А ежели серьезное дело, нет оружия лучше русской трехлинейки... Учти это...
На том разговор и кончился. Время было позднее, дел пока не предвиделось, и Афанасий отпустил Сергея.
...
— Серега, айда в цирк, — предложил однажды Гришка. — Сегодня во втором отделении борьба. Железная Маска против Ивана Жолудева.
Сергей цирковой борьбой не увлекался, но от самого слова «цирк» повеяло таким безмятежно счастливым детством, что он даже засмеялся.
— Айда в цирк! Даешь Железную Маску! Гришка был в цирке своим человеком и обиделся, когда Сергей спросил, сколько стоят билеты. (С финансами у особоуполномоченного было туго.)
— А зачем нам билеты? И так пройдем! Меня тут все знают. Мы же из ЧК.
— Вот именно, мы из ЧК. Чекисту нельзя злоупотреблять своим служебным положением. Понял?
— Так разве...
— Где тут касса?
У кассы творилось что-то невообразимое. Парни в выходных черных пиджаках и сапогах в гармошку рьяно давили друг на друга, толкались, стараясь пробиться к окошечку. Сергей в нерешительности остановился.
— Видал? — довольно усмехнулся Гришка. — Вот тебе и билеты.
Сергей отыскал более или менее спокойный хвост этой очереди и спросил, кто последний. Такого Гришка вынести уже не мог.
— Давай деньги, — жарко зашептал он. — Сам куплю. У меня тут знакомые.
Сергей колебался. Если честно стоять в очереди, к началу представления не успеть. А Гришка нетерпеливо дергал его за рукав.
— Давай скорей, сейчас второй звонок будет. Сергей сдался. Гришка отстегнул кобуру.
— Подержи.
Он глубже натянул картуз, зажал деньги в кулаке и вьюном нырнул в толпу. Какой-то парень разбежался и прыгнул на головы впереди стоящим. Его хватали за ноги и тянули вниз. Он брыкался, стараясь дотянуться до окошечка. Сергей покачал головой. Такое ему было не в диковинку, но удивляло, что вся эта давка всегo-навсего из-за билетов в цирк. Гришка явился в тот момент, когда Сергей уже решил, что мальчишку задавили. Под глазом Гришки тянулась ссадина, а на вороте не хватало пуговиц.
— Вот как надо! — торжествующе помахал он билетами. — Иначе с нашим народом пропадешь.
Публика нетерпеливо занимала места, толпилась в проходах. В оркестровой ложе над выходом на арену пищала настраиваемая скрипка. Одна за другой вспыхивали под потолком люстры. На серых опилках арены темнел квадрат ковра. Гришка остановился. Загораживая проход, трое мужчин пили из горлышка, передавая бутылку друг другу. Он хлопнул одного по плечу.
— Пропусти-ка, дядя!
Мужчина оглянулся, оскалил щербатый рот.
— А ну, катись отсюда, кутенок!
Он протянул руку, чтобы схватить Гришку за ухо, и словно споткнулся взглядом о кожанку Сергея.
— О, комиссары! Товарищи начальники! - По лицу его расплылась нехорошая улыбка.
Один из собутыльников взял его за плечо.
— Пошли, Ваня.
— Нет, погоди... До чего я товарищей начальников люблю! Я с имя говорить желаю. Сейчас я с имя поговорю...
Он сунул руку в карман. Тотчас приятели схватили его с обеих сторон и потащили по проходу. Щербатый вырывался.
— Я имя, гадам!.. Я имя покажу!..
Сергей проводил их взглядом, наклонился к Гришке.
— Ты их знаешь?
— Нет. Видать, вересовские. На Вересовнике здорово драться любят. Только все равно наши гольянские всегда верх берут.
Гришка имел в виду знаменитые драки между городскими районами. Зимой драки происходили на пруду, летом — на плотине.
— Похоже, просто бандиты, — сказал Сергей. — Ты за ними поглядывай.
— А-а, на Вересовнике все такие психи.
В ложе стояла Мери Крапивина и махала им.
— Власов! Идите сюда.
Она протянула Сергею руку и почти силой втянула за барьер ложи.
— Да идите же сюда. Мы так обрадовались, когда вас увидели. Мы с Викой боялись, что нам одним придется возвращаться домой. Сами знаете, это небезопасно. Но вы, я вижу, сами нас боитесь.
— Ага! Забоялись, — кивнул головой Гришка. — Мы всех боимся.
Мери засмеялась.
— Так вы нас проводите? У вас какие билеты? На галерку? Оставайтесь с нами, места хватит. Вика, подвинься.
Она представила свою подругу, полную, краснощекую девушку в гимназическом платье. Сергей и Григорий деликатно уселись на краешке скамьи.
Прозвенел третий звонок. Сразу ухнул барабан оркестра, и на арену вышел напомаженный человек в черном фраке, с громадным цветком в петлице. Голосом, от которого дрогнул купол цирка и мигнули лампы, он объявил, что представление начинается.
— Несравненные наездники-вольтижеры Генриэта и Адольф Антони!
Под треньканье полечки на арену с храпом вынеслись громадные белые кони с пышными султанами и усыпанными блестками хвостами.
Артисты работали отлично, а может быть, это только казалось Сергею, давно не видевшему цирка. Он не отрывал глаз от арены и рассеянно отвечал на реплики Мери, которой до чертиков надоела старая программа.
— Если б не борьба, в цирке никого бы не было, — заявила она.
Гришка подтвердил.
Наездников сменили акробаты. Потом в воздухе замелькали тарелки и булавы жонглеров. Худосочный клоун в ярко-красном парике падал под ноги артистам и исправно получал подзатыльники. Мери брезгливо морщилась.
— Это Никзельский. Местный вундеркинд. Подождите, скоро будут Бим и Бом. Они настоящие клоуны.
Сергею Никзельский понравился. Это был типичный «рыжий», достаточно добродушный и усердный. Он терпеливо сносил пинки и зуботычины, забавно дрыгая ногами. Большего от него и не требовалось.
— Неподражаемые короли смеха! — с надсадой выкрикнул ведущий. — Бим! бом!
«Королей» встретили аплодисментами. Бим в белом костюме Арлекина выбежал на арену, широко раскинув руки, и изящно раскланялся. Бом появился из противоположного прохода и приветствовал напарника громким идиотским смехом.
— Здорово, Бим! — заверещал он.
— Здравствуй, Бом. Как ты живешь?
Бом повалился на ковер, снял котелок и стал вытирать платком блестящую гуттаперчевую лысину.
— Запарился я, дружище Бим! Захлопотался. Кобыла у меня сдохла. Я ее хоронил.
— На кладбище? — участливо спросил Бим.
— Что ты! Сейчас на кладбище никого не хоронят. Я свою бедную лошадку хоронил по частям, согласно последним московским декретам. Мясо отвез в Губмясо, кожу в Губкожу, копыта — в Губкопыто. Чего добру пропадать?
По рядам пробежал смешок.
— А хвост ты куда дел? — спросил Бим-Бом всплеснул ладошками.
— Хвост?! А вот про хвост-то, про хвост Ленин забыл.
В цирке стояла тишина. Кто-то неуверенно засмеялся. В этот момент через барьер - черным комочком перекатился Гришка Фадеев. Он подскочил к Бому и закатил ему классическую звонкую цирковую пощечину. Бом отшатнулся, Бим испуганно замахал руками.
— Что такое? Что за безобразие?
— Я вам покажу безобразие! — тонким, срывающимся от злобы голосом крикнул Гришка, напирая на Бома. — Кто прохвост?! А ну, повтори! Да как ты смел? Да я тебя сам... как собаку... на месте!
Он цапнул рукой за кобуру. Бом охнул и побежал по арене. Гришка погнался за ним. Публика зааплодировала, заулюлюкала.
— Ату его!..
— Держи!..
— Гришка, бей его с ходу!
Бом обежал вокруг арены и свернул к выходу. Дорогу ему преградил Сергей.
— Стой! — скомандовал Власов и увидел, как под толстым слоем грима стало бледнеть лицо клоуна.
Бом попятился. Сзади на него налетел Гришка. Он подпрыгнул и схватил Бома за шиворот.
— Господи! — жалобно взвизгнул Бом. — Граждане! Братцы, не выдайте!
В цирке разом повисла тяжелая, напряженная тишина.
— Сатрапы! — послышалось из соседней ложи. — Жандармы! За что человека терзаете?
Кто-то пронзительно свистнул, и тотчас цирк загудел от крика, свиста и топота.
— Отпустите Бома, палачи!
— В ЧК его, подлеца!
— Бей чекистов!
Через барьер перепрыгнул человек в пиджаке нараспашку и синих офицерских галифе. Сергей узнал щербатого.
— Отпусти человека, — почти дружески сказал щербатый. — Чего хулиганишь?
— А ты кто такой?
— Сейчас узнаешь.
За спиной щербатого очень быстро стали вырастать все новые и новые фигуры. Сергей хотел вытащить браунинг, но не успел. Щербатый наотмашь ударил его по лицу. Сергей покачнулся и получил удар в живот. Перед глазами завертелись цветные круги, перехватило дыхание. Чтоб устоять, Сергей вцепился в полы пиджака щербатого и, выпрямляясь, ударил его головой в подбородок. Сзади схватили за куртку. Сергей лягнул наугад, выхватил браунинг и выстрелил вверх. Погас свет. 
Сергей слышал учащенное дыхание людей вокруг себя. Стрелять было нельзя. Сергей начал отступать. Его сильно толкнули.
— Ребята! — раздался звонкий голос Гришки. — Наших бьют! Гольянские, выручайте!
Гольянские по обычаю занимали галерку. С криками: «Бей бандитов и буржуев!» — они ринулись вниз. Началась схватка в темноте. Страшная, беспощадная схватка, когда противники не видят друг друга и даже не знают, куда наносят удар. Орудуя рукояткой браунинга, Сергей стал прокладывать дорогу к выходу.
— Того, в кожанке, — услышал он сдавленный шепот.
Рядом коротко, по-звериному всхлипнули, и на Сергея стало валиться чье-то тяжелое тело. Он рванулся из последних сил и очутился на свободном месте. Там на него наткнулся Гришка.
— Серега, ты? Вот это драка! Давай руку, я тебя выведу.
Они выскочили из цирка и остановились.
Свет нужен, — сказал Сергей. — Где тут свет включают?
— Что ты, Серега, убьют! — воскликнул Гришка. — Там сейчас такое творится...
Сергей и сам понимал, что вдвоем они бессильны что-нибудь сделать, но признавать поражения он не хотел.
— Бома все равно возьмем, — упрямо сказал он. — Где черный вход?
Возле служебного входа Бом сам выскочил им навстречу. Увидев чекистов, хотел юркнуть обратно. Сергей наставил на него браунинг.
— Ни с места. Григорий, обыщи его.
В карманах у клоуна ничего не оказалось.
— Гад же ты, Бом, — сказал Гришка. — Я тебя всегда за человека считал.
Бом тихо заплакал, размазывая грим по лицу.
— Простите... простите, — шептал он трясущимися губами, — У меня же дети. Что они будут делать без отца? Понимаете? Дети...
— «Дети», — зло передразнил Гришка. Ему стало жалко клоуна. Гришка отлично знал, что без отца жить плохо. — Раньше про детей надо было думать. Прохвост! Вот ты прохвост-то и есть! Шагай, да не вздумай бежать, враз пристукнем.
Он приотстал от Бома и негромко заговорил:
— Сереж, а у него, правда, дети. Пятеро. Один совсем маленький. Давай надаем ему по шее и отпустим?
Сергей улыбнулся.
Обидевшись, Гришка отвернулся и засопел.