December 04 2024 21:25:57
Навигация
Последние статьи
· Soviet gas in 1974
· Значки о БАМе - как ...
· Ромовые конфеты... в...
· Стрелковый спорт в м...
· Консервированные шам...
Иерархия статей
Статьи » Музыка, театр, кино » Сергей Бондарчук, август 1994, евреи и антисемиты
Сергей Бондарчук, август 1994, евреи и антисемиты

Сергей Бондарчук - интервью из журнала «Обозреватель» август 1994

 

Вращаясь в кинематографической среде, я успел составить мнение о прославленном режиссере как о человеке довольно нелюдимом, высокомерном и мрачном. Естественно, что оно оказалось весьма предвзятым. Я предстал перед высоким, красивым и стройным не то чтобы господином, а, скорее, синьором, к которому, несмотря на его 73 года, слово «старик» было никак не применимо. Там, где нужно было выразить идею, он изъяснялся с косноязычием человека, выговаривающего собственные трудные мысли. Однако если ему на память приходил какой-нибудь случай, он передавал его с артистической небрежностью, рельефно и подчас очень смешно. При этом он не столько отвечал на мои вопросы, сколько следовал ассоциациям, которые они у него вызывали, и часто посмеивался то над собой, то над тем, что говорил. Мне показалось, что, за исключением характерных моментов, он был вполне откровенен. Ту же черту я подметил и у его зятя, замечательного актера Николая Бурляева: оба они склонны видеть во всем тайные интриги неких темных сил и постоянно намекать на них, тут же уходя от естественных вопросов.

 

В просторной квартире Бондарчука на Тверской, в облепленном мемориальными досками доме, была предремонтная обстановка. Ирина Константиновна Скобцева, на чьи ослепительной красоты фотографии и портреты я то и дело поглядывал, была занята домашними делами, но время от времени принимала участие в разговоре. На столе, за который Сергей Федорович пригласил меня сесть, лежала книга в черном переплете с тиснением: Дуглас Рид. «Спор о Сионе». Заметив, что я смотрю на нее, хозяин дома спросил:

- Знакомы с этим?

- Вроде слышал, но не читал... Где вы ее купили?

- Там уже нет. Скупили и уничтожили...

- ???

- А в ней все... Самая великая книга. Но я вас не буду просвещать. И так мне уже приписывают всякое... Прошел такой дурной слух, что я антисемит.

- Это дым без огня?

- У меня много друзей-евреев, и я не вижу грани, которая бы нас разделяла. Антисемитизм — человеконенавистническая идеология. Не знаю, на чем этот слух основан. На моих фильмах? Так у меня единственная сцена с евреями...

- ...в «Степи», с Квашой и Смоктуновским?

- Она сочувственная к этим людям, этим характерам... Сару играет еврейка... Благодарила меня за то, что наконец получила такую роль: евреев же нельзя было показывать на экране. Помню, на Украине меня журналист спросил, кто у меня снимается. Я стал перечислять и сказал, что Моисей Моисеича играет Смоктуновский. Он изумился: «Какой Моисей Моисеич?» — «Как какой? Чеховский!» Он достает изданную на Украине на русском языке «Степь» и начинает листать. А там вообще нет этой главы! Такие вещи у нас делала цензура... А на худсовете по «Степи» Зархи возмущался этой сценой, говорил, что непозволительно так снимать... А может быть, и раньше этот слух возник, когда Пырьев на каком-то большом собрании заявил, что Бондарчук не любит евреев. Как бы донес на меня. А почему? Потому что он сам собирался ставить «Войну и мир».

- Пырьев?!

- Он самый. В плане уже стояла его постановка по его же сценарию. Я говорю директору студии: хорошо, я откажусь от своего замысла, если Иван Александрович завтра принесет сценарий. Пырьев говорит: «Какой, твою мать, сценарий?! Ты же знаешь, что у меня его нет!» Так я получил постановку. А когда у меня посреди фильма началось отставание от графика из-за погодных условий, меня решили заменить. Пырьев предложил Алова и Наумова...

- Первый раз слышу...

- Так этого никто не знает. И тогда вдруг появился секретарь Гагаринского райкома и сказал: «Прекращайте эту возню, картину будет заканчивать Бондарчук!» Так партия мне всегда помогала в самые критические моменты.

- Откроем «Спор о Сионе»: «Мы покажем читателю, что, не исключая самых ужасных преступлений, совершенных во время французской революции, все было заранее обдумано, предвидено и предрешено и было результатом глубоко злодейских планов, подготовленных и осуществленных людьми, держащими в руках ключи к интригам и заговорам, замышляемым в потаенных убежищах... Исключительной их целью является искоренение и уничтожение христианства и свержение гражданских властей... Это всемирный план...» Вы в это верите?

- Я не историк и не судья. Я артист, режиссер и занимаюсь своим делом. А эти все рассуждения дилетантские, несерьезные. Это комнатная философия и комнатная политика. Но не будем больше об этом говорить. Что еще вас интересует?

- Меня интересуете вы. Поколение перед вами — Эйзенштейн, Пудовкин, Юткевич, Козинцев, Ромм — было людьми старой культуры. Поколение за вами — Тарковский, Кончаловский — воспитывалось на западных образцах. Евгений Семенович Матвеев, человек вашего возраста, с горечью говорил мне, что думал, будто советская власть его всем наделила, и долгое время не ведал, чем она его обделила...

- После триумфа «Судьбы человека» Ромм меня спросил: «У кого ты учился?» — «У вас!» — «Проглядели...» А до этого говорил: «Ты чего у нас кусок хлеба отбиваешь? Чем тебе плохо быть актером? Я вот тебе роль Грозного предлагаю...» А вообще я закончил мастерскую Герасимова и снимался почти у всех наших классиков: у Довженко, Юткевича, Лукова. У Савченко прошел целую академию киноискусства: от сценария до монтажа и тонировки. Козинцев одно время хотел снимать меня в роли Гамлета... Когда-то я убегал с уроков актерского мастерства и слушал лекции Эйзенштейна. В конце войны я работал в ансамбле внутренних войск и, когда поступил во ВГИК, ходил в форме НКВД — другой одежды не было. Так и пришел к Эйзенштейну в голубых погонах, не представился и сел в последний ряд. Он на меня поглядывал и думал: не за ним ли пришли?

Он был как пророк — с его лбом, с его пренебрежением к костюму... Как он разбирал сцену перед битвой в «Александре Невском»! А Пудовкин, который со мной репетировал? Он ввел крупный план времени, или, как сейчас говорят, рапид. Это я использовал во всех своих картинах. Когда рука Наташи ложится на плечо князя Андрея. Вот так... Но это я уже выдаю вам свои секреты.

А у Довженко я снялся в одном эпизоде «Жизни в цвету», где к Мичурину приходит посетитель. Я спросил: «Что же мне здесь играть?» — «Сыграйте отношение простого человека к науке!» После съемок говорю ему: «Александр Петрович, я еду в Киев...» — «Зачем?» — «Пробоваться на роль Шевченко». — «Ты не похож. Он був белесый, а ты черный». А у меня волосы были черные аж до синевы. «А кто ставит?» — «Савченко». — «Вин не знае Украины. Це буде из малой тучи большой дождь...»

- Как в воду глядел, если имел в виду дождь наград...

- Ну, я и поихав. Долго меня там проверяли, хохол я или нет. Тогда пошел такой националистический напор. Они со мной по-украински, а я с ними только по-русски. «Ой, шо-то подозрительно: такий чернявый...»

- Гадали, може, жид пидмешався?

- Да кто их знает! Послали фотографию Никите Хрущеву, тот посмотрел — и утвердил... Есть две актерские школы: переживания и представления. Я себя отношу к первой и сниматься у себя приглашал только таких артистов.

- Как вы эти школы различаете?

- Когда зритель восхищается актером — это первый признак школы представления. Актер переживания настолько соединяется с персонажем, что нельзя отличить, кто где. Если вы посмотрите мои роли, вы это почувствуете. Вы знаете, Чаплин очень высоко отзывался о «Судьбе человека» и, когда узнал от дочери, что ей предлагают сниматься со мной, сказал: «С ним? Давай...» Видите, я сам себя хвалю. Но Козьма Прутков говорил: «Если ты не можешь рассказать о себе сам — что о тебе скажут другие?»

- Вы почти не играли «наших современников» и не сняли ни одного фильма о современности. Это такая форма бегства от действительности?

- Я занимался не «киношкой», а кинематографом, в основе которого — большая литература. А от ролей партийных секретарей, которых на меня гроздьями навешивали, отказывался. Только одного сыграл — в «Победителях». Фильм не вышел на экраны, потому что Сталин увидел название и спросил: «А о чем это?» — «О Волго-Доне...» — «Уже был адын. Болше нэ надо...» И вычеркнул из списка. А при Брежневе?! «Мосфильм» телеграмму отбил: «Дорогой Леонид Ильич! Обязуемся на высоком художественном уровне поставить фильм «Малая земля». Режиссер — Бондарчук». Я уже и сценарий сделал вместе с Ежовым — но не о Брежневе, а о человеке, который там высадился и закрепился. Я не хотел тратить время на выяснение так называемых «актуальных проблем»: сегодня они есть, а завтра нет. В любом классическом произведении есть то, что происходит сегодня. «Тихий Дон», например, будто вчера написан... Вот я его и поставил. Хотя иногда думаю: кому это все сейчас нужно? «Просто Мария» для нашего «образованного» зрителя много интереснее...

- Вам не кажется, что это некорректное сравнение? «Просто Мария» — это просто сказка. А «Тихий Дон», как вы заметили, — реальность...

- Нет, тут дело в отношении к Шолохову некоторых людей, не буду их называть...

- Шолохова-человека многие считают злым гением. Но при чем тут «Тихий Дон»?

- Гений и злодейство — две вещи несовместные, и злодеем он не был. Он сделал много добра, а если людям делаешь добро, они за это непременно отомстят. Вот я сделаю человеку добро, а он мне через некоторое время такой гадостью ответит...

- А вы не пробовали сделать ему гадость — может, он бы вам добром отплатил?

- Нет... Хоть меня и били на Пятом съезде кинематографистов, страшно били, а сейчас вот извинились и вернули, я не обиделся...

- Вы же сами себя причисляли к «обиженным»...

- Просто горечь у меня осталась. Но это не значит, что я буду мстить...

- Сильно на вас подействовал тот съезд?

- Еще бы!

 

 

Ирина Скобцева. У нас как? Сегодня надо поднимать — поднимем. Завтра надо убивать — убьем.

Сергей Бондарчук. Это настоящий отстрел был.

- Меня все это время отстреливали. И психология эта... Мы, русские, какие? У соседа хата горит — радуемся. Он добро мне сделал — ох, неспроста-а-а... Давай мы его укокошим! Как это у Толстого: мы любим людей за то добро, которое мы им сделали. И ненавидим за то зло, которое мы им причинили! Потом это и на моих детях сказалось... Ирина все время переживала.

 

И.С. Обидно было, что люди, вхожие в дом и друзьями считавшиеся, повернулись на сто восемьдесят градусов...

С.Б. Тяжело. Вы думаете, легко было Шолохову читать утверждения Солженицына и других, что «Тихий Дон» не он написал? Когда Симонов выступил в его защиту, у него слезы в глазах стояли...

 

- Странный писатель Шолохов: в двадцать лет выпустил великий роман, в тридцать — посредственный, а после сорока и одного закончить не смог... Что его сломало?

- Если посмотреть на его отношения со Сталиным, Хрущевым, Брежневым, то можно понять... Все рассчитывали, что он их прославит. Если Хрущев ехал в США и брал с собой Шолохова, — он зачем это делал? Не для того же, чтобы ему Америку показать! Или Брежнев думал: «А удруг Шолохов напышет про мои подвыги на Малой земле?» А он не писал. Или вот меня вызвал министр обороны Гречко. Подарил свою книжку «Битва за Кавказ» с такой надписью, что, когда я читал ее в министерстве, все офицеры вставали, и посоветовал снять по этой книге фильм. «А сценарий?» — «Есть, Софронов написал». — «Говенный сценарий». — «Так напиши сам». А у него еще Епишев сидел. «Все дадим, — говорит, — любую армию...» — «Я подумаю». Думал-думал и решил поставить «Они сражались за Родину». Поехал к Шолохову. Он говорит: «Подожди, я закончу книгу». Я подождал — конца не видно. Говорю: «Давайте я начну, а там и конец подоспеет». Он, видать, подумал: «Хитрый хохол...» — и разрешил. Только закончил фильм — звонок от Гречко: «Ты там, говорят, картину сделал?» — «Сделал». — «Какую?» — «Они сражались за Родину». Приезжайте посмотреть...» — «Да нет... Это ты приедешь со своим директором завтра к семнадцати ноль-ноль». Я к Сизову: «Готовь сухари, поедем». Пять часов они меня мутузили всем генералитетом. Когда кончили, я говорю: «Чтобы учесть все ваши замечания, мне нужно шесть лет». — «Нет, ты сделаешь побыстрее...»

- Чего они хотели?

- Как — чего? Чтобы их показали! «А мы там были!»

- Ишь как хотелось в кадр к знаменитому режиссеру!

- Ну! А меня потом окрестили «придворным»...

- Странно... Подхалимажем вы не занимались, по отношению к фильмам коллег — я читал стенограммы — вели себя достойно. Почему же вас определили в «придворные»?

- Да потому что я получил все награды, которые существовали в стране. Потому что действительно был вхож в любой кабинет. Романов, ленинградский секретарь, не то что министров не принимал — вообще не знал, кто такой министр кинематографии. А меня принял. В газетах было. Позвонил он куда надо, и дали мне пятнадцать тысяч солдат — снимать штурм Зимнего. Я занял Дворцовую площадь. Дело было под праздники. Он вызвал помощника и говорит: «Передайте Бондарчуку: я все для него сделаю, только бы он оттуда выматывался!»

- Матвеев мне говорил, что вы где-то в Америке сказали: «Я самый дорогой режиссер мира. Могу разорить СССР, США и любую другую страну...»

- Точно, сказал. «А что вы хотите снимать?» Я говорю: «Божественную комедию», «Фауста», фильм о второй мировой войне...»

- Грех не вспомнить Шукшина, который сыграл у вас свою последнюю роль и умер на съемках. Я слышал от встречавшихся с ним в это время, что он не хотел у вас сниматься, даже прятался, когда вы к нему приходили в монтажную уговаривать, и согласился, лишь когда вы обещали ему помочь с постановкой «Степана Разина»...

- Все это не так. Я вытащил его со студии Горького на «Мосфильм», и он сделал «Калину красную». Фильм выходил трудно, вы знаете. Тогда же мы договорились, что он будет снимать «Разина». Сизов и Ермаш были «за». А я в это время пробовал актеров и спросил: «Вася, может, ты сыграешь у меня?» Он прочел сценарий и согласился. Еще, помню, добавил: «Интересно посмотреть, как ты распоряжаешься большими массами...». То есть почти впрямую сказал, что хочет у меня поучиться. Я говорю: «Чему там учиться, все увидишь...». Мне Виктор Астафьев рассказал, что ходили слухи, будто, когда Шукшин умер, я был за границей. Я ему ответил, что это вранье. «Кто ж тебя окружает?!» Наоборот, это Лидия тогда была в Болгарии. Он ей звонил ночью, а ее не было ни в гостинице, ни у родственников, нигде... Это она сама должна рассказать... Ночью он и умер. Бурков утром говорит: «Вася, вставай кофе пить...». А Вася кулачок под щеку подложил и мертвый лежит. Он шесть лет не пил, только кофе гонял и чай...

- Вы знали, что он очень болен?

- Он никогда об этом не говорил, но я знал, что у него язва. Перед тем как ехать в экспедицию, я заставил его лечь в больницу. И язву он вылечил. Вот — правда. А все остальное — не знаю, как это назвать...

- А с Тарковским какие у вас были отношения?

- Он приглашал меня смотреть материал «Иванова детства». А потом были сюжеты личного порядка... связанные с моей дочкой, Наташей...

- Во время «Соляриса»?

- Этого я никому не расскажу...

- На Каннском фестивале 1983 года что за история была? Вы против него лоббировали?

- За границей все началось с того, что он не захотел возвращать государству деньги, которые получил за «Ностальгию». Я, когда снимал «Ватерлоо», почти все отдавал — закон такой был. Потом поехало: останется он или не останется? Сейчас всем безразлично, останусь я или уеду. А тогда — как относились к тем, кто остается за границей? И как мы должны были это воспринимать? Сизов ездил к нему на переговоры. И вдруг в Канне Тарковский объявляет, что приехал взять Гран-при, а остальное его не интересует... Я мог бы когда-нибудь так заявить? И Брессон, учитель его, туда же. Дали им обоим грамотки — вот они и обиделись...

 

И.С. А потом надо было как-то оправдать, что Тарковский ничего не получил.

С.Б. Вот и придумали — Бондарчук виноват! Он злодей! (После паузы.) Я тут выступаю как Сальери. Он Моцарт, а я Сальери... Один мой голос ничего не решал. Тем более что фильм не нравился председателю жюри.

 

- Вам нравится «Ностальгия»?

- Есть два вида кино: пирожные и хлеб. Это, по-моему, пирожное. Мне нравится там кадр со свечой и другие вещи. Тарковский — большой режиссер. Большой... Но он себя уговорил, что он гений, и всех заставил в это поверить... Ну, может, это и так... Но я говорю: гениев в кино нет. Нет! Какие они гении-то? Освоили профессию: как склеить, как снять. И все! А всю эту многозначительность, всю эту философию придумали вы, пишущие! Раньше режиссер не рассказывал о картине ничего. Это вы начали: второй план, десятый ракурс... Тот, кто снимал, об этом понятия не имел! Не думал даже об этом!

- Эйзенштейн тоже не думал?

- Конечно, не думал! А потом рецензировал свою картину и говорил: вот как у меня все гениально продумано! А Юткевич что делал? Он французский знал и читал то, что нам недоступно! Почти все фильмы Тарковского — цитаты из других картин. Бергман, Брессон...

- На вас давили, чтобы вы помешали Тарковскому взять приз в Канне?

- На меня давить бессмысленно. Я человек неуправляемый. Им еще по Московскому фестивалю это было известно.

- Значит, пробовали давить?

- Ну конечно! Был специальный человек от ЦК, он со мной беседовал... Чтобы наша картина, хоть какая, обязательно получила первый приз... Да на любом фестивале заранее все куплено. В Канне, в Берлине, на «Оскаре». Идет купля и продажа.

- В каком смысле?

- Да в прямом!

- Жюри подкупают?

- Да! Или так на так. Вот я в Локарно был членом жюри и хотел, чтобы наш фильм получил Гран-при. Кооперировался с людьми, которые сами хотели его получить. Говорил: «Подай голос за этот фильм, а я подам за тот, который ты двигаешь». И так до самого конца. А в конце концов главный приз получил фильм о педерастах. Всех перехитрил...

- Ну, это политика, а не купля.

- Бывает и купля.

- Лично вас пытались купить?

- Со мной эти дела бесполезны...

- «Оскар» у вас на полке — за «Войну и мир»?
- Да.

- Так, значит, вы подкупили всю киноакадемию США? Неужели рублями? Или все-таки фильмом? А, улыбаетесь... Между прочим, если вы так не любили конъюнктуру, зачем взялись за «Красные колокола», которые были просто обречены получить какую-нибудь премию?

- Меня интересовала Мексика и раздражали своим историческим произволом «Октябрь» и «Ленин в Октябре». А у меня все документально. Главный герой моего фильма — событие. А критики хотели увидеть Пашу и Машу на фоне событий, как у Евтушенко в «Похоронах Сталина». Видели, что получилось?

 

- Я где-то писал, что Евтушенко такой же наивный режиссер, как Бурляев. Кстати, Евгений Александрович красиво объяснил, почему вы пришли в режиссуру: потому что вам надоело играть роли исполнителей и вы решили сыграть творцов: Толстого, Чехова...

- А, да. Так вот, я впервые в нашем кино показал Троцкого и показал Ленина без бороды и усов. И что штурма Зимнего как такового не было. Десять тысяч солдат ворвались и принялись мародерствовать.

- Бог с ними, с усами. С идеологией-то как? Подбор событий, хотите вы или нет, определяется идеологической установкой, а с ней-то даже вы ничего не могли поделать... Поэтому и фильм завис: правдивость каких-то деталей и недоправда целого...

- Когда Ромм или Герасимов утверждали, что главное в кино — это мысль, я с ними не соглашался. Главное — чувство, и не изреченное, а переданное художественно. «Интеллектуальный кинематограф» — это херня, которую мы ели. Что, Рафаэль решал какие-то проблемы? Композиция его интересовала да свет. Искусство ради искусства. Читайте Толстого «Что такое искусство». Величайшее произведение, рекомендую всем читателям... которым делать нечего. А не Блеймана. Блеймана я не читал, хоть он и был советником министра кинематографии. Как Романова звали?

- До сих пор зовут Алексеем Владимировичем.

- Вот я и говорю: «Вы, Алексей Владимирович, проходите, а вашего советника я не пущу...» Кто же я после этого, как не антисемит? Или комитет по кинематографии пришел смотреть материал. Я говорю: «Я вас приглашал?» — «А нас Романов позвал...» — «Вот пусть он вам и показывает!» Как они ко мне после этого относиться должны были? Только и ждали команды, чтобы вцепиться!

- В «Борисе Годунове» вы исповедовали тот же художественный принцип, что и в «Колоколах»?

- Конечно. Белинский, если его еще не отменили, говорил о герое-событии. В «Борисе Годунове» кто главный герой? Народ? Чепуха!

- Конечно, чепуха. Главные герои «Бориса Годунова» — Борис Годунов и неотделимый от него Сергей Бондарчук... Вы, между прочим, чувствовали, что снимаете кино как бы про себя?

- Было такое. «Достиг я высшей власти...» Царем я не был, но в своей области чего-то достиг... И то, что снимал Федю и Алену...

- «Отец был злодей, а детки невинны»...

- У нас все виноваты. «Годунов» — самая актуальная сегодня лента. Поэтому ее и не показывают...

- Сергей Федорович, ну почему вам так нравится чувствовать себя обиженным? Показывали ее по ТВ, я ее там впервые и увидел... Неужели так плохо вам было все эти годы?

- Я же сказал: меня все это время отстреливали. Все ополчились. Демин, царство ему небесное. И этот ныне здравствующий педераст, не буду называть. И целая армия так называемых критиков. В газете читаю: Бондарчук никакой не режиссер, а начал кино снимать. Самый настоящий отстрел.

- Что вам хула нескольких наших критиков сравнительно с мировым успехом и похвалами Джона Форда или Феллини!

- Пятый съезд сделали нравственные уроды. Бесенята. Сейчас эта бесовщина переросла в философию Антихриста.

 

И.С. Плюрализма...

С.Б. Разрушения. Это философия молодого Маркса и Ленина... Кто религию выкорчевывал? «Опиум для народа»!

 

- Ленин разрушал, Горбачев разрушал, Ельцин разрушает. Кто же строил?

- Сейчас на «Мосфильме» снимается две-три картины, тогда как раньше снималось пятьдесят. А вы спрашиваете: кто строил? Знаете, отчего все беды? От улучшения. Делайте что хотите, только улучшать не надо!

- Я вижу мольберт и картины на стенах. Вы давно занимаетесь живописью?

- С детства. Мне нравится масло. Можно все время царапать, подправлять...

- Кинокартины вы бы тоже подправляли, будь такая возможность?

- Страшное дело. До сих пор бы переснимал...

- Nature morte вам больше удается. В портретах какая-то застылость, свойственная непрофессионалам. А натюрморты, как ни парадоксально, очень живые. Stilleben, как говорят немцы... Тихая жизнь.

- Точно... Так не писать портреты? (После паузы.) Я вот все больше думаю, что кинематограф — искусство богатых. Оно и возникло на Западе... это капиталистическое искусство. Вот есть искусство народное, истинное, а есть искусство сытых, извращенных. Еще Горький сказал, что кино может принести благо, а может — большое зло. Сейчас кинематограф разъединяет. Народное искусство — вот самое великое, что есть на этой земле. Все остальное — развлечение. «От нечего делать пойдем кино посмотрим...» Все это суета сует и всяческая суета. В кино нет великих. И не может быть великого в искусстве, которому только сто лет. Проходит время — и Чаплин уже не Чаплин. Не смешит! А мы твердим: фильмы всех времен и народов! «Броненосец «Потемкин», «Земля», «Гражданин Кейн»! Все это суета сует и всяческая суета. Кинематограф — это мертвая жизнь! Мертвая! А есть истинная жизнь — человек встает, трудится, видит закат и рассвет, спит, живет в семье, рожает детей, воспитывает их и умирает.

- Не ожидал я от вас таких толстовских мыслей...

- Я сам их боюсь. Хотя они не сегодня пришли...

- Надеюсь, не собираетесь уничтожать свои произведения?

- Это без меня сделают. Негатив «Судьбы человека» не сохранился. «Война и мир» в оригинале снята на семидесятимиллиметровке — где вы ее посмотрите? Не знаю, как я выжил на этой картине, с пленкой восемь единиц (сейчас у всех четыреста), когда надо было сниматься самому и командовать двадцатью тысячами человек... Только безумец мог на это решиться.

- Безумству храбрых... Вы имеете богатый опыт работы с западными продюсерами. Легче с ними, чем с советским государством, или сложнее?

- Государство мне давало столько денег, сколько нужно. А сейчас мои продюсеры не знают, как закончить «Тихий Дон». А какое отношение было к кино, если сам Сталин сценарии читал?! Сейчас из наших руководителей кто-нибудь хоть в глаза сценарий видел?

- Хотите, чтобы Ельцин был вашим цензором?

- Да не надо! Хоть министр культуры... Вот у Фурцевой был экземпляр сценария с фотографиями историческими, с актерами... «Войну и мир» она не читала, но сценарий перелистывала. Раз вдруг заплакала и говорит: «Ох, как Каратаев похож на нашего Никиту Сергеевича!» Если бы ее не было — не было бы фильма...

- А государство всем давало, не только мне. Вот Андрей Тарковский жаловался, что ему не давали... Да неправда это! Я же был членом коллегии Госкино. Его специально приглашали и спрашивали: чего ты хочешь, Андрей?

- Когда вы с Ириной Константиновной играли Отелло и Дездемону, а потом Пьера и Элен, то драматизм их отношений имел какое-то основание в ваших собственных отношениях?

- Да у нас до сих пор драматические отношения!

 

И.С. Все время на стыке...

С.Б. Сорок лет друг дружку терпим. Но я ей испортил биографию...

- А все потому, что режиссеры очень нравственные люди: никто не снимет жену соседа...

 

И.С. Открываем друг друга каждый день уже сорок лет...

С.Б. Она знает французскую поговорку: «Все сказать — значит, быть скучной». И у каждого артиста должна быть тайна. Чтобы на него смотрели как на божество. Надо меньше выступать по ТВ, меньше давать интервью...

 

- Меня бы очень устроило, чтобы после этой беседы вы снова замолчали...

 

С.Б. Вот мы говорили о гениях, а потом вы вспомнили Форда. Величайший режиссер Америки. Я всегда смотрел его картины, когда приступал к своим постановкам. Когда Орсона Уэллса попросили назвать трех великих режиссеров, он сказал: Джон Форд, Джон Форд и еще раз Джон Форд. И вот этот Джон Форд специально приехал в Канаду посмотреть оригинальный вариант «Войны и мира». И после этого подарил мне шляпу, которую носил двадцать пять лет. Для американца это жест! Все газеты написали, что Форд снял перед Бондарчуком шляпу. А я думал — это сюртук с барского плеча.

 

- С Феллини вы тоже были близко знакомы?

- У нас было много встреч...

- Ну, уж он-то был гений?

- Он был абсолютный ребенок. Добрый, любвеобильный...

 

И.С. И очень одинокий...

С.Б. Всю жизнь снимал человеческую комедию... А незадолго до смерти сказал мне трагическую фразу: «Мои зрители ушли...» Мы были на его похоронах...

 

И.С. Мазина, уже смертельно больная, просила не приносить цветов на его могилу, а деньги отдать в помощь престарелым...

С.Б. Теперь и с Крючковым простились... Это эпоха! Как Анна Маньяни, как Жан Габен...

 

- Вот и естественный конец беседы. Спасибо. Честно говоря, не рассчитывал на столь откровенный разговор.

- Это я растрепался. Подведение итогов...

 

 

PRETICH.ru

 

 

***

Комментарии
Нет комментариев.
Добавить комментарий
Пожалуйста, авторизуйтесь для добавления комментария.
Реклама
Авторизация
Логин

Пароль



Вы не зарегистрированы?
Нажмите здесь для регистрации.

Забыли пароль?
Запросите новый здесь.
Google

Последние комментарии
Новости
Что сказать - как всег...
Погибших уже около 20 ...
При выходе урагана на ...
За несколько часов до ...
Вообще-то Дхаулагири в...
Статьи
Брызги шампанского, ил...
Лжемедицина все это......
Никогда не понимал я э...
Полгода назад подарили...
Вредная привычка Ра...
Фотогалерея
Красивое место, увы - ...
Ничего не стоит... сда...
Крайне массовая монета...
Продолжаем в комментар...
Вот тоже - большая час...
Отдельные страницы
Покупка дома важное до...
Понятно, чистота на ку...
Это крайне сложный воп...
Это Володину по карман...
С днем рождения - наш ...
Счетчики

Яндекс.Метрика
- Темы форума
- Комментарии
15,185,398 уникальных посетителей