- аполог -
Уже три дня Заратустра ночевал под открытым небом. Солнце четвертого дня погасло и на четвёртую ночь Заратустра не нашел себе крыши над головой. Было темно, и разжечь огонь было нечем. Заратустра присел на холодные камни, и свет далеких звезд принес ему первый сон.
Ребенок полуночи
Заратустра увидел.
Звёздное небо опустилось на землю, и пустыня загорелась тысячью огнями. Огни потускнели и начали один за другим гаснуть. Вскоре от тысячи огней осталось не более десятка. Это был Город.
Пронеслась гроза, намокшие скалы зашевелились. Заратустра вдохнул полной грудью холодный воз-дух и тут услышал звук. Из тёмных пещер среди скал донёсся рёв зверя. Потом взошёл месяц, и Заратустра увидел лохматые стада диких зверей идущих в Город. И они были как люди...
Сперва вспыхнул самый крайний огонёк - это большой каменный дом уничтожало пламя пожара. Затем огонь перекинулся на следующий дом и вскоре весь город погрузился в рыжие языки огня. Костры поднялись до неба, дым закрыл звёзды и месяц.
Заратустра смотрел на огонь и не в силах отвести взгляд, улыбался.
Огненные вихри поднимались вверх и там скручивались в дьявольской пляске, свивались, сталкивались и рассыпались. И утратив жуткую силу, спускались к земле и уже искристым одеялом стелились во все стороны.
От жара, от едкого дыма глаза Заратустры начали слезиться, он задыхался, и он жадно вдыхал эту гарь. Тут, сквозь гул и хруст пожара, сквозь дикий рёв зверей, Заратустра услышал смех. Но кто смеялся, он ещё не видел. В безумно метавшихся тенях, черными клочьями носились группы зверей, их многочисленные головы сливались в одну - гигантскую, косматую голову с оскаленной пастью. Их многотысячный крик сливался в одну тоскливую мелодию смерти.
Вдруг кто-то похлопал Заратустру по плечу, это к нему прилетела белая голубка и била обожжёнными крыльям. Заратустра смочил вином её раны и отпустил с миром. Он встал и пошёл в Город, который отныне был Городом Огней. Он пошел, чтобы спросить.
Путь его оказался долгим, чтобы не упасть от усталости, 3аратустра трижды присаживался отдохнуть и везде он видел опалённые белые перья, подобные чёрным хлопьям снега. Когда он подошёл к окраине Города, то увидел, что первые дома уже сгорели дотла и чернели лишь грудами головешек.
Заратустра шёл по широким улицам и, казалось, огонь отступал перед ним, оставляя только искры, только чёрный дым, только запах горелого мяса...
Где-то впереди, в центре Города, Заратустра видел огонь и уже слышал близкие крики. Он поднялся на цыпочки и увидел над большой площадью белое облако птиц. Оно металось над чёрным лесом рук. Подойдя ближе, Заратустра лучше разглядел зверей. Они кружились странным пёстрым хороводом, с их голов на спины спускались копны жёстких волос - это были самые настоящие нечесаные гривы. Тел рассмотреть не было возможности, но иногда, в бликах огня, Заратустре представлялась то чья-то оскаленная морда, то жилистая рука цвета меди, сжатый кулак или измождённая убогая женская грудь… но были и другие - упругие, как ветви деревьев. Кружась в хороводе, звери иногда подпрыгивали - ловили белых голубей и, разорвав их на части, поедали. И кровью рисовали на своих телах узоры, и белыми перьями украшали косматые головы свои. И казалось это неведомым и красивым.
Переступая через мёртвых, Заратустра шёл к живым, чтобы спросить их, но когда он вышел на площадь, то она была уже пуста. Потрескивали последние языки пожарища и на Город со всех сторон опускалась тишина.
Заратустра обошёл всю площадь и нашёл только одни, ещё живые глаза. Он присел рядом с существом и хотел уж было задать свой вопрос, но существо задёргалось в предсмертной агонии и Заратустра увидел, что отвратительнейшее существо - это Мать.
Огромный жёлтый живот Матери содрогался сперва мелкими, потом всё более резкими рывками. В глаза Заратустре с пристальной мольбой смотрели огромные синие глазища существа, и Заратустра чувствовал их боль. Он должен был что-то сделать, но не знал что.
Изнутри, из груди Матери, сквозь сжатые до скрежета зубы, вырвался глухой долгий стон.
Заратустра знал, что она сейчас умрёт - даже неожиданную смерть он угадывал задолго. Он знал и ничего не мог поделать. И он жадно ловил последние искры уходящей жизни. Глаза Матери затуманились, закрывшиеся веки пропустили лишь несколько слез.
В алых отблесках, сквозь дым, слезящимися глазами, он видел как из разверзшегося, истекающего мутной кровью лона Матери, появилась белёсая, мертвенная головка детёныша. Сморщенная мордашка смотрела на мир невидящим зеленоватым оком. Так родился Ребёнок.
Маленький светленький комочек сам перегрыз пуповину и ползал тыкаясь слепой мордашкой в холодеющие ноги Матери, в её каменеющие груди... Та застонала - проигравшая Жизнь всё ещё отчаянно боролась со Смертью. Смерть не может проиграть... Заратустра, схватив голову умирающей обратил её к себе. Руки его дрожали, как будто и их коснулось дыхание Смерти.
Но что увидел Заратустра в этих глазах - были ли эти последние огоньки искрами Разума, или отблеском догорающих костров?..
Заратустра посмотрел на Дитя - оно засмеялось и, протянув к нему ручонки, заплакало. И смех его был - смехом ребёнка, а плачь - уже Человека.
Город погрузился во мрак и Заратустра не увидел больше ничего. В мёртвой тишине он слышал только непонятный ему самому стук своего сердца. Заратустра встал и закричал - он уже не знал, что хотел сказать им всем. И крик его был мрачен, а голос стал голосом зверя. Хотел бежать Заратустра, но разум помутился его.
Когда на востоке появилась алая кайма рассвета, Заратустра проснулся. Целый день он шёл вперёд, ему встречались огромные деревья, но ни разу не остановился он в их тени, ни разу не испил воды холодных родников. Какой-то тяжёлый груз лежал на его сердце. Лицо его стало похоже на жёсткую маску. Он хотел что-то вспомнить, но как ни старался, он не мог даже думать.
Нет в мире дороги длинней, чем дорога Заратустры.
Цветок Жизни
Заратустра увидел.
Яркий день, голубоватые дали, просторы доступные глазу человека, всё играло всеми цветами радуги. Заратустра вдохнул полной грудью свежий ветер и далеко-далеко увидел он земли и страны
На севере была гора поросшая густым лесом, с её крутых склонов сбегали три бурных потока. Разбившись в водопаде, они сливались в одну широкую спокойную реку, которую поглощал далёкий океан. Высоко в синем небе с белоснежными облаками, парил одинокий орёл. У подножья горы, в густых зарослях терновника, шипели множество змей.
И наполнилось сердце Заратустры радостью, и воскликнул он звонким голосом: "Это мой мир!". И чистое горное эхо ответило ему: "Мир, мир, мир...".
И пошёл Заратустра на север к Большой реке, но вошёл в чащу лесную, где увидел полянку на берегу озера. А на зеркальной глади озера в маленькой лодочке увидел он Карлика. Карлик смотрел прямо на Заратустру, и вид этого Карлика был отвратителен.
Откуда он взялся? Никто не смог бы сказать этого, лишь острый глаз Заратустры разглядел на другом конце озера, почти скрытый зеленью и сизоватой дымкой маленький домик - жилище Карлика.
Карлик подплыл ближе, его колючие глазки, казалось, пронзали Заратустру насквозь своим безумным взглядом. Заратустра уже видел его раздувшуюся плешивую голову с тонким крючковатым носом и огромным застывшим в страшной улыбке ртом. Карлик держал в руках коротенькое весло, но руки эти тяжело было назвать руками: его левая конечность, казалось, росла прямо из груди - короткая, распухшая, как нарыв, она была прямой противоположностью правой. Правая рука Карлика скорее напоминала щупальцу спрута - длинная, высохшая, с двумя или тремя локтевыми суставами. Миг, и Заратустре показалось, что он видит на ней присоски и зеленоватую болотную слизь. Но не это отвратительное зрелище поразило Заратустру - глаза! Вот от чего Заратустра не мог оторваться. Какая-то безумная страсть, сила, глубина и, Заратустре показалось - благородная возвышенность Человека. Показалось на миг. Этот взгляд, как магнит, притягивал любого, кто даже случайно взглянул бы в глаза Карлику. Подобного взгляда Заратустра не видел ни разу, ни у кого из многих встречавшихся ему. Впрочем, он никогда не встречал и подобного Карлика. А Карлик, видимо давая Заратустре возможность, убедиться в этом, встал во весь свой рост, и Заратустра содрогнулся от омерзения - единственной одеждой уродца служила буйная растительность на всём теле, она напоминала шерсть диких животных.
Язвы и струпья усеивали узловатое тело Карлика, к тому же, сзади, продолжением позвоночника, свисал голый крысиный хвост.
Не в силах вынести кошмара, Заратустра на миг отвернул голову и в этот самый миг спокойная гладь озера вздулась, из вспенившихся волн, сверкая на солнце чёрной чешуёй, появилось огромное длинное тело. Потом над поверхностью поднялись одна за другой широкие плоские головы - Гидра!
Заратустра видел ее и раньше в своих воспалённых снах молодости.
Ужасный змей поднимался всё выше и выше, его тело сворачивалось в тугие кольца, и не было им конца. Кольца сомкнулись над лодкой, над головой Карлика и сжались тугой пружиной. Послышался хруст досок, Заратустра ещё видел, как Карлик, без малейшей тени страха, стоял во весь рост в лодочке - казалось, он не замечал смертельной опасности. Улыбаясь странной улыбкой, он неотрывно смотрел пря-мо в глаза Заратустре. И вот, когда стало ясно, что всё, что через мгновение с несчастным будет покончено, с берега, буквально в двух шагах от Заратустры, раздался женский крик - это было имя, произнесённое на неведомом языке. Мягкий, настолько ласковый и тёплый голос опять повторил имя и Заратустра, как околдованный, будто звали именно его, устремился через кустарник. Он уже не видел, как Гидра, услышав этот голос, расслабила кольца и, оставив разбегавшиеся круги на воде, бесшумной стрелой ушла в свои тёмные глубины.
Заратустра сделав два-три шага, прорвавшись через колючий кустарник, остановился пораженный открывшейся картиной: на зеленой травке, у плавно набегающих волн, сидела прекрасная Дева. Её длинные золотистые волосы были плохой защитой от нескромных взглядов, да, видимо, ими ничего и не пытались скрывать. Заратустра, верно, был первым и единственным посторонним в этой идиллии наготы, посмевший так бесцеремонно разглядывать обнажённую незнакомку. Заратустра в смущении сделал несколько робких шагов к прекрасной Деве, но она, повернув свою прелестную голову на шум треснувшей ветки, заставила его замереть.
Её красота поразила давно замолчавшее сердце Заратустры.
Зелёные глаза Девы скользнули берегом, но казалось она не заметила ни Заратустру, ни вообще чего-либо. Дева нараспев что-то сказала, а потом, протянув руки к озеру, снова позвала Карлика - его! И в сердце Заратустры родилась легкая грусть - кто звал его так, когда?..
Уже много лет Заратустра в одиночестве своём.
Он отступил, он испугался, что его увидят, что он нарушит покой. Вблизи рос древний раскидистый дуб, Заратустра сразу приметил большое дупло. Тихонько пробравшись, он влез на дерево - дупло оказалось как раз по размеру. Он спрятался в этом брошенном логове зверя.
Лодка Карлика ткнулась днищем в песчянный берег и маленький уродец, воскликнув что-то на том же непонятном языке, бросился в открытые объятия Девы. Заратустра ещё некоторое время смотрел на эти ласки двух столь несовместимых обнажённых тел - природа не создала более разные в своей противоположности существа, чем эти двое.
Красота и уродство несовместимы, их соединение вызывает ужас и презрение во всех Законах Человеческих.
Прекрасная Дева целовала мерзкого возлюбленного, тот что-то шептал ей нежное, а Заратустра видел его высунутый язык, которому и места-то, даже в такой уродливо-огромной голове не было. Заратустра видел к чему дело клонится, и он плотно зажмурил глаза. Страстный шёпот переходил в томный стон, и Заратустра закрыл уши руками.
Неизвестно сколько времени прошло, как долго любовь пожирала сердца влюблённых. Заратустра просто почувствовал, что – «всё».
Яркий свет дня ослепил его, пение птиц, шум ветра в листве, оглушили его. В лазурном небе по-прежнему парил орел, и зеркальная полоска Большой реки по-прежнему спокойно несла свои воды в даль. Заратустра выглянул из своего убежища - дева спала, в её ногах сидел Карлик, из глаз его катились слезы. С невыразимой тоской вздохнул он, сломил веточку с розового куста раскинувшего свои ветви над головой Девы и прижав её к груди, Карлик медленно сел в свою лодочку. Вскоре он был далеко и, уже чёрную точку, поглотила синева озера.
Заратустра, измучившись во вдруг ставшим до крайности неудобном дупле, боялся вылезти. Карлик, не отрываясь смотрел на свою любимую, он и из своего домика не мигая смотрел на этот берег.
Спустившись, Заратустра хотел уж идти дальше, но не смог, не удержался и склонил голову над спящей Девой. И так близко оказался он возле её лица, что почувствовал сладость её дыхания и обожгло Заратустру огнём уже преступного желания, и легла рука его на грудь юной красавицы, но тут увидел он рогатую гадюку, выползающую из травы.
Вскочил Заратустра и, не имея ни посоха, ни палки, отбросил змею босой ногой. Змея же в гневе бросилась на него и, шипя, ужалила его в ногу. И так болезненен был этот укус, что в глазах Заратустры поплыли красные круги, но боль укуса протрезвила разум Заратустры. Он ещё почему-то хотел сорвать веточку розового куста, но встал, резко повернулся и пошёл. Он шёл не разбирая дороги, он знал, что идёт к Большой реке. Вскоре острые шипы кустарников превратили его одежду в лохмотья, исцарапанное тело кровоточило, и яд гадюки начал своё разрушительное действо - он распространялся всё быстрей и быстрей. Немели руки, подгибались ноги, красный туман застилал глаза, а кровь бешеным потоком стучала в висках. Наконец яд достиг сердца Заратустры и захлестнул его жгучей болью. Никогда еще ему не было так плохо, и в то же время, Заратустру осенило, что именно этой боли ему всегда не хватало в чувствах его.
Заратустра шёл вперёд, но ноги его сворачивали назад. А впереди уже явственно шумела Большая река, очень близко... Чем дальше отходил Заратустра от озера, тем сильнее слабел он и вот силы оставили его совсем.
Впереди красный туман слился в одну, чудовищных размеров птицу, а может, бабочку, по крыльям которой, как молнии, волнами пробегали радужные фиолетовые полосы. Вот птица-бабочка взмахнула крыльями, и упал Заратустра в высокую траву и впал в забытье.
Тяжелое сновидение нашло на его воспалённый разум.
Сон во сне
Вертящиеся белые полосы разбегались во все стороны, чёрные полосы сходились в центре зрачка. Вдали раздался протяжный вой и глухие ритмичные удары застучали в висках всё ближе и ближе…
Серпантин в ослепительно-ярких проблесках фотовспышек замедлил вращение, молочно-белые полосы потускнели, иссиня чёрные - посерели и заполнили всё пространство. Как бы нечто безликое подступило, окружило, заволокло. Круг остановил своё вращение и уже не было ни белого, ни чёрного - серое полотнище трескалось, расползалось и рассыпалось на куски.
Открылось чистое черно-синее небо в золотых перемигивающихся звёздах. Свежий ветер принёс запах полыни, близкой грозы. И снова тот самый, но уже совсем близкий протяжный вой. Отчётливые резкие удары подгоняли бешеный ритм сердца.
Он тревожно всматривался во мрак, но видел только стремительно приближающийся огненный глаз.
Где-то запела цикада и умолкла. Он склонил голову - покой, и сладкая дрёма наплыли на него и сковали тягучей паутиной. Захотелось лечь на спину, закрыть глаза, уснуть…
Горячий ветер, грохот, смешанный запах дёгтя с солярой, налетел внезапно. Он вскочил и тут же был согнут, отброшен могучей волной ветра. Перед глазами стремительно пролетали ярко освещённые окна. В них Он успел заметить живые лица. Он услышал весёлые песни и тихую грустную музыку.
Огни поезда, стук колёс, исчезли в темной дали. В ушах ещё долго стоял тоскливый прощальный гудок. Всё улеглось, Он остался один - один на один с собой - даже цикады молчали, как бы давая слово Ему, но Он не сказал ничего - он не знал что сказать.
И тогда кто-то шепнул Ему на самое ухо: "Вставай, пора..."
Заратустра вскочил и побежал. Задыхаясь, он падал, и поднявшись снова бежал. Куда? Он не знал. Лишь не настояще яркая зелень трав, кустарников и деревьев стояла пред стеной. Ноги сами принесли его к берегу озера. Озеро плескалось как прежде, ничего не изменилось, только воды стали темней. Холодный ветер поднимал мелкую зыбь. Неприветливый ветер, отрывал редкие жёлтые листы, уныло гнал их по берегу, и под ногами равнодушно похрустывал песок.
Заратустра увидел одинокую хижину и брошенную лодку на берегу. Хижина была пуста, казалось, что здесь не живут уже много лет; брошенные вещи покрывал толстый слой пыли.
Заратустра вскочил в лодку. В его сильных руках весло резало воду легко, ровно и быстро. Лодка рассохлась, сквозь щели бежали чистые струйки воды, но Заратустра грёб всё сильнее и сильней. Лишь раз он бросил весло, когда добравшись до середины озера, увидел, как из бездны всплывает Гидра. Заратустра выхватил маленький кинжал, но Гидра, всплывая, переворачивалась и кольца ее бессильно раскручивались - она была мертва.
Заратустра крикнул и слов своих не понял, и никто не ответил ему. Он выскочил на берег и стал звать, но слов своих не понимал. Только глухое эхо отвечало ему. Вскоре умолкло и оно… Напрасно Заратустра бегал по берегу, напрасно он звал - его крики относил ветер и песок поглощал их.
Непонятный язык, казавшийся раньше чужим, теперь стал как родной и оттого ещё более непонятен. Язык чужой Любви стал языком его Любви. Это чувство подкралось незаметно и внезапно поразило пря-мо в сердце. И Заратустра был одинок в своих монологах…
И отчаялся Заратустра и сел на камень у самой кромки воды, и глядя в землю, увидел следы на песке идущие из моря. Нет, это были не его следы - маленькая женская ножка прошла здесь! Это Она! Вскочил Заратустра и издал крик радости и следом крик горя, ибо следы привели его к тому самому розовому кус-ту и лежал там, на месте чужой Любви - пожелтевший скелет. Упал Заратустра и бил землю руками и кричал небу проклятия.
Путь Заратустры был прямой, как стрела. Прижав к груди веточку засохшего розового куста, он в последний раз взглянул на озеро: по нему плыла полуистлевшая лодочка и в ней правил веслом позеленевший горбатый скелет.
Заратустра шёл не оглядываясь, и берег Большой реки был рядом. Но, увы, три чистых стремительных горных потока сливались в одну ленивую реку с мутными водами. И взглянул Заратустра с высокого обрыва вниз и увидел себя как в зеркале. Да - это его отражение, но что это?! Заратустра видел себя, и вид его был ужасен: уродец карлик, с косматой головой украшенной белыми перьями, весь в язвах, с разными руками и со странной улыбкой на устах! Карлик смотрел на Заратустру из вод. О, этот страшный взгляд!
Закричал Заратустра, потому что узнал себя. Закрыл он лицо руками, но зрачки не мог закрыть - глаза карлика прожигали ладони, взгляд гипнотизировал, звал... И шагнул Заратустра с обрыва, и взлетели брызги. Сомкнулись зловонные воды над головой Заратустры.
Шёл дождь, когда проснулся Заратустра. Серый рассвет гнал низкие тучи. Рядом ревела река. Её чёрные грозные волны несли вывернутые с корнем деревья. Заратустра поёжился и когда стало совсем светло, встал и пошёл к темнеющим вдали горным кряжам.
Весь этот несчастный день Заратустра шёл под дождём и только к вечеру небеса утихомирились, но мрачные тучи гремели грозовыми раскатами, и вспыхивала молния.
В одну из таких ярких вспышек, увидел Заратустра своё отражение в лужах и содрогнулся - много лет не смотрел он в зеркала... А теперь, глядя в глаза свои, он прочёл в них прошедшую ночь и понял он свои сны. Тогда воскликнул он небесам в волнении: «Она же слепа! Слепа…».
«И ты слеп…» - как бы ответило искажённое эхо собственного сердца.
И смотрел потом Заратустра вокруг - всё вокруг было грозным и враждебным, И ещё смотрел он в глаза свои и видел в них мрак Прошедшего и мрак Будущего.
Слишком долго шёл Заратустра, а горы были так же далеки от него, как в начале пути.
Совсем стемнело. Заратустра шёл не разбирая дорог - он решил во что бы то ни стало дойти до гор. Далеко впереди мелькнул огонёк. Заратустра остановился лишь на мгновение - при вспышке молнии он увидел одинокий домик под тремя тополями. В окне горел свет, из трубы сладко несло дымком.
Уже много лет Заратустра не разговаривал ни с кем кроме себя. И он избегал людей, он боялся им что-нибудь сказать и боялся услышать их ответ. Но - Заратустра слишком долго шёл.
Маленький домик был пуст. Тусклая лучина освещала скудную обстановку. Печь весело потрескивала, её тепло влекло уютом, а на столе стоял скромный и вкусный ужин.
Заратустра долго ждал хозяев, но вскоре голод пересилил - он съел всё. Он долго ждал хозяев, но усталость взяла верх и сидя у печи, глядя на огонь, он задремал.
Когда приходит Время
-... Знаешь ли ты, о презренный Заратустра, - откашлявшись, напыщенно продолжал Комок Слизи - Что только благодаря Нашей большой доброй воле, Мы соизволяем выслушать всё то, что ты собираешься Нам здесь сказать? И, Мы, сразу предуведомляем: всё сказанное тобой не может иметь для Нас никакой ценности.
Комок Слизи важно взглянул на членов Суда и продолжил:
- Более того, Мы даже не примем во внимание... и, если позволит высокий Суд, Я заранее объявляю окончание слушанья.
Великий Инквизитор поднял руку.
- От лица Святой Церкви я уполномочен задать этому, назвавшемуся Заратустрой три вопроса.
Зал замер и Великий Инквизитор, развернув пергаментный свиток, зачитал:
- Вопрос первый. Ты, назвавшийся Заратустрой, имел ли ты, имеешь ли сейчас, мысли или убеждения, заключающиеся в утверждении, гласящем, что жизнь человека является высшей ценностью во Вселенной? Высказывал ли ты что-либо подобное вслух или при свидетелях? Если да, то поясни.
Встал Заратустра и ответил:
- И, да и нет. Я так думал и так думаю. Я так говорил и говорю.
Зал зароптал, колокол далёкой часовни ударил один раз. Заратустра отвечал мрачному судие:
- Рождение Человека - великое событие для самого Человека, но и самое ничтожное для Вселенной. Ценность Жизни - безмерна для Человека, для Вселенной нет ценностей больших или меньших. Любовь...
- Довольно! - прервал Великий Инквизитор - Мы тебя поняли. Сказанное тобой противоречит само себе в сути своей. Сказав всё это, ты не сказал ничего. Мы склонны отнести ответ твой не в пользу твою.
- Верно, - молвил Комок Слизи, и члены Суда закивали головами, гребнями и маскарадными масками.
- Тихо! - громом рявкнул Великий Инквизитор - Переходим ко второму вопросу Святой Церкви. Ты, назвавшийся Заратустрой, признаешь ли существование любви помимо Бога? Поясняю: есть ли любовь к чему-либо более сильная, нежели любовь к Богу - Творцу самой любви? И, наконец, есть ли любовь во-обще, при отсутствии любви к Богу? Если признаёшь за собой мысль, то выскажи её.
Заратустра встал, он долго думал, но сказал:
- Любовь - единственная ценность Жизни. Любовь ниспровергает богов. Только Любовь делает Человека Человеком. Только Любовь руководит и оправдывает, только Любовь - Всё или Ничего.
- Суд не может... Наш высокий Суд... - заволновался Комок Слизи - Нет!..
- И бог, - сквозь шум в зале продолжил Заратустра - Всего лишь одно из многих. И многим бог - Всё, и многим - Ничего. Любовь неподвластна богам...
- Довольно! - прервал Великий Инквизитор - Мы тебя поняли. Сказанное тобою противоречит само себе в сути своей. Мы склонны отнести ответ твой к ереси, а значит не в пользу твою.
- Верно, верно!.. - Комок Слизи и члены Суда соглашаясь, заколыхались.
- Тихо! - Инквизитор обвёл грозным взглядом сжавшийся зал и медленно провозгласил: - Третий вопрос Святой Церкви. Последний.
- С него и тех хватит! - выкрикнул Комок Слизи и тут же съёжился под безраздельно властным взглядом Великого инквизитора.
- Третий вопрос Святой Церкви. Ты, назвавшийся Заратустрой, ведаешь ли ты что-либо более страшное, что страшнее самой смерти Духа Бессмертного? Души человеческой. Скажи-ка.
Думал Заратустра долго и свет за окном уж померк и в зале уж зажгли свечи. Вышло время, и встал Заратустра и сказал лишь одно:
- Нет, не знаю.
- Пусть пояснит, - воскликнул задремавший было Комок Слизи - Пусть он говорит. Отчего это он уклоняется? Он не может не знать.
- Говори, - мрачно подтвердил Великий Инквизитор и добавил - Поторопись, времени до полуночи немного осталось...
- Нет во Вселенной ничего более страшного для Человека, чем смерть Души его. Не смерти тела должно бояться, а смерти Души. Мёртвая Душа может таиться и в живом теле... Но великому и сильному Духу, смертному иль бессмертному, неведом страх смерти, ибо есть для него Смерть, но нет для него самого Страха. Страх - удел слабых, страх - это позор. Тело не чувствует страха, его чувствует душа, когда и умирает... Но ещё больший позор - это внушать Страх...
- Довольно! - прервал Великий Инквизитор - Это известно. Все это знают.
- Слышали, сто раз до тебя сказано! - завопил Комок Слизи и ему вторил зал - Ересь!
- Ересь! Смерть! Смерть!
- Страх - унижение рабского тела... - ещё пытался сказать Заратустра.
Земля давила на грудь Заратустре. Ветер разносил его прах по пустыням и водам. Острые топоры ржавели его кровью. Холодные камни приютили Дух Заратустры.
- Не плохо живётся, - сказал могильный червь.
- Не плохо... - согласился высокий дуб
Не скоро проснулся Заратустра, долгой была эта ночь и третий сон длинною в Вечность.
Конец
©1993, Михаил Дмитриенко, Алма-Ата