Интервью Николая Бурляева 1982 год

— Есть немало фильмов, главные роли в которых играют дети. Но зрители, как правило, этих актеров не запоминают. А вас после «Иванова детства» запомнили!
— И в этом целиком заслуга режиссера...

— Как же работа в этом фильме определила вашу дальнейшую судьбу?
— К роли в фильме «Иваново детство» отнесся точно так же, как сегодня отнесся бы к любой другой роли. Вся разница в том, что теперь есть профессиональный опыт. Что касается актерского будущего — одна роль редко его определяет. Часто бывает так, что актер сыграет однажды очень ярко, но так и останется актером этой одной роли. Чтобы остаться «надолго», надо как бы рассчитывать собственное дыхание, обязательно выработать идею собственной жизни и все время одергивать вожжи самооценки. Все это очень опасно — успех, внимание... Многие дети часто не становятся актерами именно из-за этой опасности... Вообще же судьбу актера определяет не одна роль и не один фильм.

— Насколько важно молодому актеру с самого начала его работы, как говорится, попасть в хорошие руки? Расскажите, пожалуйста, о ваших учителях.
— Попасть в хорошие руки крайне важно. Мне повезло. В кино начинал у Тарковского. В Театре имени Моссовета работал с пятнадцати лет под руководством Ю. А. Завадского, с Н. Мордвиновым, который не учил меня буквально, но, выходя с ним на сцену, я учился и сценическому мастерству, и актерской этике, и принципам высокой нравственности. Мне посчастливилось играть на одной сцене и наслаждаться общением с В. П. Марецкой, Л. П. Орловой, С. Г. Бирман, Ф. Г. Раневской, Р. Я. Пляттом и многими другими.

— «Когда я был студентом...» — с чем у вас в первую очередь ассоциируется эта фраза?
— Я закончил два института — театральное училище имени Щукина и ВГИК. Что запомнилось? Солнечные аудитории. Первые серьезные размышления на профессиональные темы. Увлекательные специальные и общеобразовательные дисциплины. Учеба радовала — учился тому, что любил... Училище окончил за два с половиной года. Второй институт — ВГИК — был взят приступом за полтора года. Меня приняли сразу на третий курс. За год сдал все пятьдесят пять экзаменов экстерном.

— Как вы думаете, что в первую очередь отличает студентов?..
— В каком бы вузе человек ни учился, следует помнить, что он рожден для творческого постижения жизни и самого себя. Творчество — радость для ума и сердца. Ищи ее в своем призвании.

— Существует мнение, что человек, не обладающий жизненным опытом, не способен создать что-нибудь стоящее в искусстве. Это как делать «бумажные цветы». Что вы об этом думаете?
— Жизненный опыт — основа, на которой художник строит произведения. Но есть еще одно, по-моему, решающее начало — внутренний стержень, собственная идея жизни художника. И все проверяется одним — нужна ли его работа людям?

— Что в вашем понимании означает актерская зрелость?
— Зрелость актера, как и любого другого художника, — это все то же: выработанное мировоззрение.

— Что хотелось бы вам сохранить из уже приобретенного творческого опыта?
— Все.

— Ваши личные пристрастия в области кинематографа: режиссеры, актеры, фильмы...
— Глеб Панфилов, Сергей Бондарчук, Сергей Герасимов, Андрей Тарковский, Федерико Феллини. Из актеров мне нравится Инна Чурикова. Высоцкий? Знал его еще в то время, когда он пробовался на роль, которую потом сыграл Зубков в «Ивановом детстве». Я был еще очень мал, а он уже актер Театра имени Пушкина... Потом он стал тем, кем он стал, — мы с ним общались уже реже. Хотя теплые отношения сохранились. Но в нем чувствовался налет легендарности, усталости от легенды «Высоцкий», агрессии на многое в мире. Этим чувством агрессии поэтическая часть его творчества мне не близка, даже отталкивает.

— Как бытъ неагрессивным?
— Оценивать адекватно все, что делается в мире, и собственную личность в нем.

— Это непросто.
— Но надо. Есть диалектика. Есть борьба старого и нового. Новое что-то хочет, старое чего-то не позволяет. Это и есть жизнь...

Если продолжать о моих кинематографических пристрастиях... Взяться за «сегодняшний день» — на это надо иметь особую отвагу. Ее имеет, например, Глеб Панфилов. Таким режиссером был и Шукшин. Он шел дорогой правды. Всегда шел на постановку фильма как на исповедь... Древние индусы говорили, что возрождение к грядущему миру придет из России. И были правы. Русский человек всегда человек ищущий. Хотя сейчас и есть опасность некоторой духовной сытости. К сожалению, и в деятелях искусства она встречается. Часто, общаясь с тем или иным актером или режиссером, чувствую, что главное для них — самовыразиться: «Я — гений!» А весь иной мир будто отсутствует. Это очень опасно. Это видно на экране: они — над всем остальным. Главное — себя показать. Самовыразиться, а как это действует на разум и сердце зрителей, читателей — не волнует. Вспомним Пушкина. Я думаю, что он знал, кем он был в этом мире. Но «я — гений» — нет, этим он не жил. Был разный — да, но этого не было.

— Вы снимались в фильмах Андрея Тарковского, интересно сыграли в «Игроке» по Достоевскому... Иным актерам (и интересным) редко выпадает играть роли такого накала — они играют нечто более спокойное, светлое, простое... Так видят вас режиссеры?
— Наверное. Внешний облик таков. Но внутри нет хаоса, напряжения, нервов, есть скорее покой. А внешний вид нервного человека. Я ведь так выгляжу, не правда ли?

— Именно так. Значит, остается перевоплощение...
— Это естественно. Раз ты актер, ты подчинять себя обязан роли, постановщику фильма, его идее.

— Как это было в «Андрее Рублеве»...
— Между «Ивановым детством» и «Андреем Рублевым» прошло четыре года. И снова я работал с Тарковским. И снова в том, что удалась роль, заслуга режиссера. Он очень четко выстроил «мою» часть фильма. Она может существовать совершенно самостоятельно. Роль Бориски сыграл неожиданно. Тарковский первоначально мне отвел роль Фомы — ту, которую в конце концов играл Кононов. Я упрашивал попробовать меня на роль Бориски. Режиссер мне ответил: «Ты еще мал, я взял на эту роль актера, которому за тридцать». А мне тогда было 18 лет. Но в конце концов его все-таки упросил. Результат известен. Именно этой роли обязан тем, что имя Бурляева как-то окрепло в кино. Вспоминаю: осень, октябрь месяц, все в шубах, а ты в робе, из брандспойтов поливают — дождь. Холод жуткий. Еще падать нужно с обрыва. Камни, глина. Я весь ободранный... Но какое это все было счастье!

— С какими сложностями, вы столкнулись в работе над «Игроком»?
— До этой роли я играл мальчиков. Герой Достоевского — 25-летний человек. В дни проб на этот фильм мне как раз исполнилось 25. Но эта роль — качественный скачок: все новое — и пластика и речь... К герою «Игрока», как ко всякой роли, шел долго и трудно. Первое время, чтобы стать им, мне надо было час-полтора до дубля находиться в одежде этого человека. Так тяжело я приближался к этому образу. Но через два-три месяца достаточно было уже одного вздоха, чтобы стать этим человеком. Вздох — и ты — ОН: пластика, глаза, голос. Я очень благодарен постановщику фильма Алексею Баталову за то, что он мне верил и не требовал долгих репетиций. Все, что есть в этом фильме, импровизационно. До первого дубля я обычно тихо произносил текст, не торопясь осваивал мизансцену, искал акценты. В дубле я уже жил этим образом. Не всякий режиссер отважится на такой метод работы.

— Сложно ли переходить из рук одного режиссера в руки другого? У Тарковского и у Баталова, наверное, разные методы работы?
— Я думаю, это как в жизни обычного человека — контакты с разными людьми. Все мы приспосабливаемся друг к другу. Так же и в кино.

— А вы любите читать Достоевского?
— Лет пять уже его не открывал.

— Это после фильма?
— Нет. Просто мне как человеку этот автор не близок. Прежде всего его отчаяние.

— Как сегодня складываются ваши «взаимоотношения» с театром?
— В театре не играю. Раньше — когда-то — я плакал от отчаяния, когда оканчивался спектакль, оканчивался вечер, надо было идти в жизнь, быть самим собой, жить среди людей неинтересной личностью. В 15 лет думал: не дай бог стать предателем театра. Теперь — кино. И на всю жизнь! Что ж, охват в киноискусстве больший. И больше возможности создать на экране живой человеческий мир, полный тайн человеческой психологии.

— Что вы делаете сейчас, где снимаетесь?
— Недавно кончил роль в грузинской картине «Опоры земли». Это необычный фильм. Дебют режиссера Романа Цурцумия, который до этого был оператором, на мой взгляд, одним из лучших. Он снял фильм «Красное и черное» вместе с режиссером Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым. Сейчас Роман неожиданно ярко дебютирует как режиссер. Работа хоть и первая, но она имеет то главное качество, что ее автор шел на этот фильм как на последний в своей жизни. Это исповедь. А именно так делается подлинное искусство. Здесь есть необычное для нашего экрана открытие таинств духа. Есть жизнь явная: мы общаемся друг с другом добром или с агрессией (у этого автора общение доброе, это фильм о помощи друг другу, искренней помощи). Но при всей явной жизни есть еще и жизнь разума, духа — человек постоянно открывает мир, полный тайн. Ощущение огромного неоткрытого мира звучит в этой картине... Что еще? Снимался в телефильме «Медный всадник» по Пушкину. Эту картину поставила Наталья Бондарчук, я сыграл роль Евгения. Пробовался на роль профессионального революционера В. А. Антонова-Овсеенко в фильме С. Бондарчука о Джоне Риде...

— День у актера, видимо, очень напряженный?..
— Актерский день... Скажем, в Ленинграде: в семь утра думаем, обговариваем роль. Далее полдня ты бегаешь без обуви по мокрому камню, играешь роль Евгения. Потом оттуда на площадь к Зимнему. Без обеда. Там одеваешься в одежды Антонова-Овсеенко... На съемках в Ленинграда я увидел работу популярного в зарубежном кино актера Франко Неро. Он играет Джона Рида. Как он держится в жизни? Прост, спокоен, вежлив. Ведь как часто представляют актера — нечто особенное, обязательно поза, гонор и т. д. Так вот, в жизни Неро — тихий, робкий, тактичный человек. Это первое. Второе — форма актера. Ему, если не ошибаюсь, 45 лет. Вот стоим мы втроем у реки — Сергей Бондарчук, Неро и я. Взяли по камушку и бросили: Бондарчук на 25 метров, я на 25, Неро — на 70. Не пьет. Не курит, так — одну- две сигареты в день. И все эти ограничения сознательны. Иначе он, актер, там у себя останется безработным человеком, перестанет быть тем актером, которым стал... Наблюдать за работой больших мастеров всегда интересно. Вот Бондарчук снимает: десять тысяч, участвующих в осаде Зимнего, семь камер — две на вертолетах и пять снизу... Очень интересно. Я учусь, на многое смотрю, как говорится, открыв рот... Это особые люди — Бондарчук и его учитель Герасимов. У них есть удивительная жажда жизни. Есть цельность, есть цель. Они из тех, кто постоянно одергивает вожжи собственного «я». Как Герасимов недавно читал от автора «Медного всадника»! Он оканчивал эпизод и восклицал: «Что же я так плохо! Зажат как школьник!» А ведь он читает эту вещь уже сорок лет! Плакал в кадре. Говорил: «Давайте еще раз!» — И снова, и снова читал.

— Чем объяснить тягу актеров к режиссерской работе? Как вы относитесь к тому, что многие актеры начинают заниматься литературой, а литераторы, скажем, снимаются в кино?..
— Человеку отпущено природой множество способностей. В будущем, вероятно, каждый будет обладать несколькими профессиями. Тяга актеров к режиссуре, к литературе, а литераторов к актерской деятельности закономерна. Художник хочет полнее реализовать отпущенные ему способности.

— Над чем вы работаете как режиссер?
— Весь прошлый год готовился к съемкам фильма «Лермонтов». Много читал, ездил по лермонтовским местам, беседовал с И. Л. Андрониковым, другими лермонтоведами. Потом неожиданно быстро, за месяц, написал сценарий. Вначале думал, что это будет фильм о жизни поэта в Грузит. Сейчас хочется сделать фильм вообще о жизни Михаила Юрьевича...

— Ваше личное отношение к Лермонтову?
— Целый год мне эта личность «не давалась». Идти на фильм, на экран с его отчаянием, с его чувством безысходности я не имел права. Искал в Лермонтове самые добрые черточки, его веру в то, что жить все-таки стоит. Это и будет главным в личности и фильме. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что всего Лермонтова невозможно охватить ни за час двадцать, ни за два часа сорок минут экранного времени. Поэтому взял лишь отдельные грани этой личности.

— Кто будет играть Лермонтова?
— Я сам пробовался на эту роль. Мне близок тот Лермонтов, мысли и устремления которого совпадают с идеей моей жизни, если так можно сказать. Если в нескольких словах определить эту идею?.. Это можно. Это самое сокровенное, самое тайное, интимное, но можно. Эта моя идея проявляется в коротких фильмах, которые поставил, — «Ванька-Каин», «Пошехонская старина», короткометражный фильм «Выбор», и во многих ролях, которые мне довелось сыграть. Она будет и в будущем фильме. В чем же она? Мне хочется, чтобы люди жили друг с другом в добре, мире и согласии. Вот это главное, если в двух словах. Жажда гармонического устройства мира. И Лермонтов думал об этом. У него есть высказывания о том, что его мечта — общее братство. Вот этот Лермонтов мне близок. Мне близок поэт, оставшийся с этой идеей до конца своей жизни.

— Что вы думаете о влиянии общей культуры на человека, занятого творческим трудом?
— Феллини, например, говорит о том, что он мало начитан и чуть ли не малообразован. Если поверить в это, то он, видимо, читал те немногие книги, делающие человека духовно богатым, подтверждающие правильность его природных устремлений. Культура человека, занимающегося творчеством, очень важна, но, по-моему, она определяется не количеством усвоенного, а качеством созвучного духу и разуму.

— А что вас волнует, кроме кино? Как, например, вы относитесь к современной музыке?
— Плохо. Много шума, много хаоса. Нет гармонии. Мне из музыки ближе всего ранняя Италия. В этой музыке есть покой, есть вера, есть те идеи, ради которых стоит жить.

— А из русских композиторов?
— Ближе всех Рахманинов.

— А литературные пристрастия? В поэзии...
— Пастернак... Вообще, нельзя сказать, что кто-то один наиболее яркая личность. Самая яркая — это Пушкин. Люблю Блока... Недавно снова открыл его для себя.

— А сыграть Блока вы бы не хотели?
— Недавно мне посчастливилось целый час читать Блока на телевидении.

— Но вы и сам пишете стихи?..
— Это увлечение с четырнадцати лет. Поэзия довольно существенная часть моей жизни. Когда-то меня спрашивали, кто я больше — актер или режиссер. Отвечал, что я прежде всего поэт, а потом режиссер и актер.

— А как бы вы сейчас ответили на этот вопрос?
— Сейчас я прежде всего режиссер. Потом поэт, потом актер.

— Актер на последнем месте? А между тем у вас за плечами долгие годы актерской жизни, роли почти в пятидесяти фильмах... Как вы считаете, ваша судьба типична или исключительна?
— Каждая судьба исключительна и неповторима. Своей судьбе я благодарен...

* * *

— Вы раз двадцать видели сына на съемках. Какая роль Николая вам больше всего по душе? — спросили мы Татьяну Александровну, мать актера.

— Роль Ивана в «Ивановом детстве». Роль Бориски, отливающего колокол в «Андрее Рублеве». Это настоящее. Наши предки от земли произошли. Отец мой — старый большевик, с. Лениным работал, революцию делал. Я сама сорок пять лет отработала. В годы войны в цехе на авиационном заводе дня не пропустила. Девять детей родила. Двоих в войну. А сейчас у меня есть школа подшефная. 25 лет веду в ней общественную работу. Говорю все это для того, чтобы сказать, что и в кино мне больше по душе жизнь реальная, суровая. Не люблю легкости и безделья» И Николая в сказках и комедиях не люблю. Предпочитаю драму, напряжение.

Беседу вели Элла Матонина и Юрий Бугелский
1982 год