В сущности, главное в работе каждого кинематографиста — это поиск героя. Героя, который имеет моральное право говорить с экрана о том, что волнует и тебя и твоих современников. Ищешь не сконструированную соответственно замыслу умозрительную личность, а реального человека.
В таких случаях документалисты говорят: разведка жизни. Но этот творческий этап обязателен и в игровом кино. Только в первом случае сама действительность называет нам имена и людей, а уж наше дело — рассказать о человеке так, чтобы в его личной судьбе отразилась судьба народная. Игровой кинематограф предполагает обобщение типизацию. Но момент обобщения свойствен и подлинному документализму...
Я работал в документальном кинематографе и считаю, что огромной удачей, просто везением в моей жизни была встреча с Рахматаалы Сартбаевым, о котором я снял картину «Чабан». Он был одним из моих первых героев.
Я не хочу делать фильмы о «сверхчеловеке», но и не хочу приземлять человека, подчеркивать его обыденность и заурядность. Работая над «Чабаном», я стремился рассказать об одном из тех настоящих людей, на ком земля держится. Рахматаалы Сартбаев прожил жизнь по самым высоким моральным нормам, заложенным в нем органически. Ему, чабану по профессии, нелегко живется, нелегка его работа. Но он честно делает свое дело, он не представляет иного пути в жизни, а говорит об этом скупо и не очень охотно.
Чабан Рахматаалы Сартбаев многое подсказал мне в дальнейших поисках. Это он привел меня к герою романтическому, бескорыстному, верному высоким нравственным принципам в любой жизненной ситуации. К сожалению, мы несколько поизносили это слово — «романтик», нередко одаривая им вовсе не по душевным качествам, не по поступкам, а в силу одной лишь профессиональной принадлежности. Геолог, летчик, полярник по этой шкале — вечные романтики. Это все-таки чисто внешнее сопричисление. Не профессия делает романтиком, а душевный склад. И я уверен в том, что в герое надо раскрывать романтику духа, то прекрасное беспокойство, которое способно захватить и возвысить других, в частности молодого зрителя, наиболее эмоционального и отзывчивого в нашей огромной киноаудитории.
Чтобы раскрыть характер такого героя, надо найти в его жизни наиболее острые моменты, когда все вдруг предельно обнажается, требует от человека напряжения мысли, выбора, решения.
Боюсь, как бы меня не обвинили о том, что я нарисовал эдакий прекраснодушный образ человека, лишенного недостатков. Да, душа его должна быть прекрасна, но он не сможет увлечь и убедить, если не будет человеком действия, дела. Герой вне действия и дела окажется не более чем условным знаком. Все мы прочно привязаны к земле, к повседневной жизни, и невозможно исключить это обстоятельство, показывая тот или иной человеческий характер. Обстоятельства (а работа — важнейшее из них) формируют личность, вне этого изображаемый характер становится аморфным и анемичным. Но самая прочная связь героя с делом, с «землей» не исключает приподнятости, высокой романтичности, о которых я говорил. Примеров этому масса, особенно если обратиться к золотому фонду советского кинематографа, к 30-м годам. Летчик Рогачев, Машенька, Александра Соколова, Чапаев...
Мы помним их. Но всегда ли при этом задумываемся над сложным, диалектическим единством их характеров, над тем, как точно прослежены в них связи между устремлениями человека и его поступками, между возвышенностью помыслов и реальным претворением их) На стыке романтического порыва и жизненной достоверности родились многие художественные открытия в нашем кинематографе. Претворенные в художественные образы, они во многом способствовали воспитанию нового человека, нового поколения. Те самые чистота духа и революционность, душевного склада, которые радовали и убеждали в Максиме, Машеньке, Рогачеве, Чапаеве, воплотились в подвиге молодогвардейцев, Зои Космодемьянской, Саши Чекалина.
Наш сегодняшний кинематограф продолжает этот путь. Достаточно назвать Василия Губанова или профессора Ниточкина, юного солдата Алешу Скворцова, его Шурку, Дмитрия Гусева. Но в чем-то мы и изменили этой прекрасной традиции, искусственно, на мой взгляд, разделяя героев на романтических и «земных», как нередко разделяем и кинематограф в целом на поэтический и прозаический. Может быть, так происходит еще и потому, что мы, сами того не замечая, побаиваемся характеров неожиданных, причудливо, ио органично сочетающих самые разные черты. Мы уходим от полемической заостренности, от спорности и споров в изображении героя. И нет ли в этом доли равнодушия, ненужного и вредного покоя? Мир полон вопросов. Мир полон скрытых и явных трагедий. И именно полемика помогает пробиться к сердцу и уму зрителя. А наиболее активной полемика может быть тогда, когда она изначально заложена в характере героя.
Я представляю себе, например, и такой срез характера, когда герой и зол (в ответ на совершаемое зло) и жесток (в ответ на жестокость), когда поступки его, быть может, далеко не бесспорны... Я представляю себе человека далеко не всем симпатичного, зато упорно отстаивающего свое правое дело. Человека, которому не выстоять и ничего не отстоять, если он будет мягок и всепрощающ. Но может ли стать такая личность субъектом изображения, героем? Думаю, может. Потому что отказаться от таких вариантов характера — значит, отказаться от части той реальности, которая нас окружает.
Всякое время рождает новые конфликты и новые способы их художественного воплощения и разрешения. Время, в которое мы живем, не исключение. У нас свой масштаб событий, свои критерии гармонии и дисгармонии личности. Социально-исторической ситуацией определяются и ожидания зрителей. Я полагаю, основываясь на своем скромном опыте, что сегодня от нас ждут характера возвышенно-поэтического и остродраматического одновременно.
Работая над фильмами «Выстрел на перевале Караш» и «Алые маки Иссык-Куля», я стремился именно к такому герою. Трудно сказать, насколько это получилось, но нельзя не думать об этом. Отстранившие» от сделанного фильма хотя бы на год, режиссер, а общем, может достаточно трезво оценить свою работу. Я и сегодня думаю о героях двух названных фильмов, о Бахтыгуле и Карабалте. Оба сильные, мужественные люди, с обостренным чувством справедливости, ранимые, строго оберегающие свой внутренний мир от чужого глаза. Для обоих жизнь бесконечно сложна, отнюдь не все проблемы разрешены ими идеально верно. Были и кривые повороты и ошибки, которых уже не поправить. Но что объединяет и направляет Бахтыгула и Карабалту? Чистота духа и помыслов. Талант жить для других. Наконец, духовный максимализм, невозможность предать самих себя.
Я вспоминаю маленькую документальную киноновеллу, снятую на нашей студии «Киргизфильм», — «Замки на песке». Вспоминаю ее героя, деревенского мальчишку, строящего свои прекрасные песчаные замки на берегу Иссык-Куля. Ничто не может помешать ему — ни ветер, ни волны, ни люди, равнодушно сметающие его строения... Мальчик живет красотой мира, он захвачен ею и хочет воплотить ее, чтобы одарить этой красотой людей. Вот эта маленькая лирическая баллада о мальчике и замках способна вооружить человека мощнейшим оружием — такой в ней заряд чистоты, света и стойкости, с которой мальчик снова и снова воздвигает свои замки на леске. Дать людям такого рода духовное оружие — одна из величайших задач искусства в современном мире.
Меня особенно волнуют эти проблемы в связи с предстоящей работой — экранизацией повести Чингиза Айтматова «Белый пароход», произведения мощного и многоголосого во всей своей партитуре. Я нахожу в этой вещи живой и страстный отклик на большинство тех проблем, которые сегодня волнуют нас, — при всей внешней локальности повести. Драма на лесном кордоне, трагедия предательства веры, погубившая семилетнего мальчика, поражает масштабом мыслей и страстей. В этом произведении Чингиза Айтматова есть внутреннее противостояние насилию, лжи и злу, есть высокий нравственный пафос. Но как в экранизации достигнуть полноты оригинала? Вот к чему я сейчас непрерывно возвращаюсь в мыслях.
Я начал статью с разговора о периоде разведки, когда режиссер настойчиво вглядывается а жизнь, стремясь соотнести с ней свой поиск. Свой опыт. Свои волнения. Найти верное и точное соотношение трудно. Надо постоянно проверять себя, испытывать жизнью—ее сложностью, ее многомерностью.
Болот Шамшиев, кинорежиссер
Фрунзе
Советский экран №23 - декабрь 1971 г.