Как известно, после окончания второй мировой войны судили военных преступников не только в Нюрнберге. На противоположной стороне земного шара — в Токио — Международный трибунал тщательно разбирался в преступлениях японских милитаристов, на счету которых были нападение на базу американского военно-морского флота в Пёрл-Харборе, ставшее запалом военного пожара, охватившего весь бассейн Тихого океана от Алеутских островов до Австралии; захват Филиппин и Индонезии, Малайи и Бирмы... Закономерным было поражение японских милитаристов, решающий вклад в победу над которыми внесла Советская Армия, стремительным ударом разгромившая главную военную силу Страны восходящего солнца — Квантунскую армию. Япония была союзником фашистской Германии, но формально нейтральна по отношению к СССР. На Токийском процессе было доказано, чего стоил этот «нейтралитет»: сговор о нападении на советский Дальний Восток в случае победы фашистской армии под Сталинградом, сотни провокаций на границе СССР и Маньчжурии, оккупированной японцами, 178 задержаний советских торговых судов, многие — с применением оружия, потопления наших пароходов авиацией и подводными лодками. Архивы, память свидетелей и участников хранят по сей день «факты, факты и только факты» о том времени. И эти факты, заставляют нас сегодня внимательно следить за теми, кто пытается гальванизировать «самурайский дух», возродить милитаризм. Итак, слово документу, написанному по горячим следам событий, и слово тем, кто не забудет о них до конца дней своих.
Возвращаясь из рейса, капитаны отчитываются перед пароходством обо всем, что случилось в пути. 9 июля 1942 года капитан дальнего плавания Григорий Родионович Бондаренко вывел на чистом листе бумаги: «Рейсовое донесение»... Глядя сегодня на ставший хрупким от времени лист, ощущаешь, как дрогнула рука этого могучего, двухметрового роста сибиряка, как напряглось обветренное, скуластое лицо, какая печаль подернула взгляд серо-голубых глаз, когда он выводил следующую строку заголовка этого документа: «...капитана бывшего парохода «Ангарстрой».
Начнем сегодня читать эти внешне спокойные строки:
«Вверенный мне пароход «Ангарстрой» 8 ноября 1941 года, имея экипаж 46 человек, 17 пассажиров и груз 216 тонн, вышел из Владивостока в бухту Находка, чтобы взять груз в порту Нагаево, а затем направиться в загранрейс, в США.
В Нагаево нас застали морозы 30°, лед более фута. 6 декабря только отошли мы от причала, как застряли во льдах. Положение было очень серьезным, морозы усиливались, угрожая оставить во льдах на всю зиму. Мы решили во что бы то ни стало вырваться. До кромки было 8 миль. Обратились с просьбой, чтобы отпустили аммонал для взрыва канала во льду. На сколоченных наспех из досок санках, на руках мы его перетащили к судну. Организовали из экипажа подрывную команду и стали взрывать лед. Трое суток мы, мокрые и холодные, взрывали лед метр за метром, продвигаясь к кромке льда. В результате героической работы экипажа на третий день выбрались изо льдов и пошли в Петропавловск за бункером и водой.
1 января 1942 года в балласте снялся из Петропавловска в США, порт назначения Сиэтл. Курс следования — пройти севернее Алеутских островов через пролив Унимак. В трудной обстановке шли до Сиэтла 25 дней.
(Необходимое дополнение. Из стенограммы беседы автора с А. А. Афанасьевым, бывшим в годы Великой Отечественной войны первым заместителем наркома морского флота и представителем Государственного Комитета Обороны по Дальнему Востоку:
— Александр Александрович, почему вы направляли суда по северной дуге, самому длинному пути в порты США?
— Торговые моряки были первыми, для кого Тихий океан стал фронтом необъявленной войны. Моряки работали с большим напряжением: надо было все время смотреть, не появится ли перископ или след торпеды. И не висит ли самолет в воздухе. На Дальнем Востоке для безопасности была дана команда капитанам идти из портов США, а также из Владивостока или Находки в США северным вариантом, то есть подниматься ближе к Берингову проливу. Там обычно чаще штормит, очень высокая, крутая волна. Поэтому подводной лодке там не всплыть и не торпедировать, а авиации — не достать...
— Значит, чем труднее, тем лучше?
— ...Тем надежней. Для безопасности было еще дано указание в эфир не выходить. Молчать. Чтобы не обнаружить себя. Выходить только в случае аварии или торпедирования, пожара, когда необходима помощь. Причем, конечно, и мы во Владивостоке все были напряжены. И были рады, когда с моря нет никаких известий! У меня даже на квартире стоял репродуктор, настроенный на аварийную волну.)
...18 февраля пришли в Сан-Франциско. Груз сахара был для нас закуплен. Происходила его концентрация к месту погрузки.
23 февраля был организован воскресник. В этот день весь борт судна был оббит и окрашен. Работу экипажа заслуженно оценил представитель. Он сказал, что оббивка бортов, по сути дела, заводская работа, дорого в валюте стоящая, она сохранит судно, еще на несколько лет. Эту работу он ставил в пример другим судам, стоящим в США. 8 марта был проведен второй воскресник в американском порту. Оббили и покрасили второй борт судна. Выходя из Америки, судно имело прекрасный вид. Чистота, порядок, опрятность.
На пути следования 12 апреля во второй половине дня мы видели японский самолет-разведчик, который, по-видимому, опознал советский флаг и наши опознавательные знаки на трюмах № 2 и № 3 и быстро скрылся на север.
До 19 апреля на пути следования больше ни с кем не встречались. В этот день в 10 утра с минутами увидели, что навстречу следовала эскадра военных кораблей, как потом выяснилось, Японии, в составе 4 линкоров, 4, по-видимому, лидеров-эсминцев и шести эсминцев, которые шли курсом 70°—80° строем фронта. Наше местонахождение в это время было 30° 00.0 норд, долгота 135° 20.0 ост. Через несколько минут, как только эскадра нас заметила, от нее оторвался японский самолет с грузом двух бомб и в стороне появились еще два самолета. Самолет с бомбами сбросил на борт вымпел, написанный на японском и английском языках, с приказом взять курс 315°. Учитывая такую неблагоприятную обстановку — движение эскадры,— нами решено было сообщение по радио не делать.
Через несколько минут от эскадры к нам направился эсминец. В это время эскадра изменила курс и пошла на юго-восток. Эсминец длиною 100 м, 4 пушки, несколько пулеметов, торпедные аппараты.
(Для справки: в 1941—1942 годах на борту советских судов, плававших в бассейне Тихого океана, было от 5 до 12 винтовок, у капитана личное оружие — пистолет. Зенитные пулеметы и орудия стали устанавливаться в конце 1942-го).
Эсминец стал в двух-трех кабельтовых с правого борта, к нам на двух шлюпках высадились 12 солдат и офицер. Сразу же офицером было запрещено работать нашей рации. В радиорубку выставлено два вооруженных солдата, один из специалистов начал самовольно разобщать передатчик. Старшему радисту приказали выйти из радиорубки...
(Из интервью бывшего радиста «Ангарстроя» Моисеенкова Ивана Степановича:
— После «Ангарстроя», в 1943 году, меня перебросили на Северный флот. Мы ходили с конвоями в США и Англию. Там было все понятно, там шла война на море с фашистами. Почти каждый день SOS слышал. Даже был SOS с одной английской шлюпки, оборудованной передатчиком. Это было ужасно. Буквально 40—50 миль до нее, мы могли бы часа через четыре, несмотря на шторм — поднажали бы,— подойти, спасти их, но не имели права. Мы в тот же момент получили новый курс. Мы все время, каждый день от американских и английских станций получали рекомендованные курсы для обхода опасных мест. Вот так... Вот таким образом... Торговые суда, услышав SOS, обязаны были обходить то место. Туда должны были спешить военные корабли. На SOS. Чтобы найти подлодку и уничтожить ее, а если удастся, спасти терпящих бедствие.
А в Тихом океане ведь нейтралитет был с Японией у нас. Мы шли, они нас не касались. Они шли, мы их не касались. Казалось, так должно было быть...)
…Старший офицер Ято потребовал грузовые, судовые документы, «Судовую роль». Проверив документы, подробно интересовался, откуда идем. Стали производить досмотр судна. Четыре солдата и два унтер-офицера спустились в трюмы, в каждом подробно, с электрофонарями осмотрели груз. Осмотрены машинное отделение, угольные ямы и кубрик, где живет команда. Ничего не найдя, рекомендовали новый курс через пролив Осуми, в районе острова Котто, не приближаясь к берегу ближе 20 миль, пройти Цусимским проливом. Но с корабля вдруг семафор: задержать и направить в порт Кушимото. На борт прибыли еще 11 солдат и один офицер, как потом установили, Като. Эта группа осталась для конвоирования.
Капитан получил письменный приказ: командир эсминца велел пароходу «Ангарстрой» следовать в порт Кушимото. Капитан «Ангарстроя» обвинялся в том, что он дал по радио военную сводку во Владивосток. Это обвинение нами категорически отвергнуто.
Наше оружие приказали снести в штурманскую рубку и выставили возле него пост. С нашей стороны были поставлены свои люди у радиорубки и оружия. Выполнять приказ следовать в Кушимото я категорически отказался, мотивируя тем, что досмотр судна сделан в море. Требования со стороны Като следовали неоднократные. После многих требований и угроз оружием мы предъявили свое требование, чтобы нам разрешили передать радиограмму во Владивосток с тем, чтобы сообщить, что после досмотра в море нашему судну предлагается идти в Кушимото. Если разрешит Владивосток — мы пойдем. Радиограмму нам дать не разрешили. Переговоры продолжались несколько часов. Мы мотивировали тем, что мало угля, воды...
После категорического приказа офицера Като и угрозы оружием мы под конвоем эсминца и солдат на борту пошли в Кушимото. Шли в кильватер эсминца. Офицер Като находился в штурманской рубке, два солдата — на мостике, два — у оружия. Один при Като, для поручений. Смена солдат происходила каждые 4 часа. Из-за погоды, плохого угля нас временами тянуло назад. Утром 20-го эсминец скрылся. В ночь на 21 апреля погода еще более ухудшилась, ветер 8—9 баллов. Офицер силой оружия требовал идти к Японии. На наше объяснение, что идти в такую погоду к берегу нельзя, имея такой уголь и не зная места судна, не обращал внимания. Офицер стоял у компаса и, вынимая шашку из ножен, требовал от вахтенных помощников капитана, чтобы они шли на Японию. Это грозило прямой гибелью судна.
22 апреля, не доходя 12 миль до берега, мы категорически отказались идти в японские территориальные воды без разрешения начальника Дальневосточного пароходства. Я снова стал требовать открыть радиорубку для сообщения во Владивосток. Наши требования были отвергнуты. Офицер Като и 5 солдат вошли в каюту капитана и стали требовать, угрожая оружием, следовать в порт Кушимото. Получив категорический ответ, что входить в территориальные воды не могу, они вызвали вооруженное судно из порта. Название неизвестно, типа «лесовоз», с надстройкой ближе к корме, 1000 т, на корме и носу по одной трехдюймовой пушке. На мостике и шлюпочной палубе 2 прожектора и 4 пулемета. Капитан этого вооруженного судна предложил нам следовать в порт. Мы еще раз отказались, мотивируя тем, что не имеем разрешения на вход в японские территориальные воды. И требовали, чтобы вторичный досмотр был сделан в море.
В результате долгих переговоров с капитаном японского вооруженного судна, который прибыл для конвоирования нас в порт, он пригрозил, что, если мы не пойдем, применит оружие. Мы выбросили по международному своду сигналов — «Подчиняюсь силе оружия» — и пошли в порт.
(Дополнение из рассказа радиста И. С. Моисеенкова:
— Бондаренко даже на мостик все это время не поднимался. Сидел в каюте. Зашел офицер, вытащил пистолет, направил на него: «Я вас могу пристрелить,— сказал он,— если не будете выполнять приказание». А Бондаренко отвечает: «Подождите, сейчас позвоню на мостик, вызову вахтенного помощника Косова Ивана». Вызвал Косова, сказал: «Посмотри, что у меня делается в каюте, и запиши все в вахтенный журнал. А в каюте у него стояли — каюта большая была — человек пять, винтовки с примкнутыми штыками наперевес, и все на него нацелены. И офицер из пистолета целится, кричит: «Дайте распоряжение следовать!» А Бондаренко повторяет: «Запиши, что у меня творится в каюте, запиши все в вахтенный журнал. А я сейчас поднимусь на мостик».
После этого наш капитан не торопясь встал, пошел на мостик, проверил запись в журнале, и мы двинулись, подчиняясь силе оружия.)
...В порту Кушимото нас поставили на рейд. 23 апреля к нам на борт прибыли офицер, полиция и переводчик. Зачитали на японском языке: «Японское правительство обвиняет капитана парохода «Ангарстрой» в даче военных сведений во Владивосток». Снова стали требовать грузовые документы, «Судовую роль», свидетельство судна и т. д. Требовали рассказать, где «Ангарстрой» плавал в 1941 году. На эти вопросы мы отвечать отказались. Требовали вахтенный журнал. В этом тоже было отказано. Настоятельно допрашивали о том, какой существует порядок связи судов с управлением флота, когда судно находится в море. На такие вопросы мы отвечать отказались, заявили, что это прямое вмешательство в наши государственные дела. При допросе офицер и его помощники вели себя грубо и вызывающе. После долгого допроса отдельно капитана и первого помощника чинили обыск в каютах...
24 апреля для обыска с берега было вызвано около 70 солдат и офицеров с разными щупами и инструментами. Весь экипаж по приказу военных был выстроен по правому борту и только по одному человеку разрешили остаться у трюмов. Мы категорически протестовали против такого обыска.
Налево, на внутреннем рейде, стоял наш пароход «Ванцетти», который, по-видимому, был приведен раньше нас. После обыска и допроса на нашем судне нам предложили перейти на внутренний рейд и стать рядом с «Ванцетти», письменно предупредив нас, чтобы никаких переговоров с другими судами не делать.
(Из беседы с Владимиром Михайловичем Верондом, капитаном парохода «Ванцетти», совершившего в 1942—1943 годах кругосветное плавание из Владивостока Северным морским путем, через «горячий коридор» Северной Атлантики в США и через Панамский канал, Сан-Франциско — во Владивосток, потопившего на траверсе острова Медвежий в Баренцевом море немецкую подводную лодку из единственного зенитного орудия, поставленного на корму парохода в Архангельске. Запись начала 60-х годов:
— Нас загнали в Кушимото под тем предлогом, что якобы дали во Владивосток радиограмму о японском военном флоте. Что из себя представляло это Кушимото? Пожалуй, даже не порт — бухточка маленькая. Очень узкий вход, потом поворот и якорная стоянка. Просто нас затащили, чтобы где-то держать. Держать и держать... Начались бесконечные допросы людей, хождение по каютам. Видят, умывальник, мыло туалетное. «А это чье мыло, — спрашивают, — в России разве есть туалетное мыло?» Вопрос, который я запомнил на всю жизнь. Но это так, к слову. А главное, они назойливо, на измор, что ли, пытались выудить из нас какую-то важную «правду» для них, которая оправдала бы задержание, а может быть, даже арест судна. Хотя, думаю, с самого начала понимали, что все это безрезультатно. Между нами и «Ангарстроем» поставили вооруженное «корыто» — «Банккоку-мару», так что ни семафором, ни словом переброситься было нельзя с моим другом Бондаренко.)
28 апреля на борт прибыли 4 японских офицера, переводчик и три солдата. Предложили заслушать через переводчика меморандум, касающийся задержания парохода «Ангарстрой». Текст был зачитан на японском языке и устно переведен на русский. После зачтения было предложено подписать японский текст. Капитан отказался, требуя письменного изложения на русском языке. Вот текст русского перевода, сделанный японским переводчиком:
«Не понимая японского языка данного меморандума, по требованию японских властей, считая, что подлинник на японском языке, согласно гарантии военных властей и господина переводчика, означает следующее:
1. Я сожалею, что ваш пароход, не зная, находился в запретном районе и вызвал сомнения в том, что вы помогали нашему неприятелю и этим самым вы во многом мешали нашим оперативным действиям.
2. Само собой разумеется, что японский военный корабль делал как следует подробное исследование, пока сомнения не разрешились. Поэтому японский военный корабль не отвечает за все ваши убытки.
3. Еще раз строго сообщаю вам, что впредь вы можете вступать в запретный район на свой страх и риск.
4. В результате досмотра еще есть сомнительные бумаги, касающиеся парохода. Однако, учитывая, что СССР есть нейтральное государство и немного топлива у вас на пароходе, я стараюсь, чтобы пароход ваш скоро освободился.
Командир отделения Японского имперского военного корабля «Банккоку-мару», офицер досмотра Масафуми Дзуси».
После чего я поставил свою подпись.
(Для справки: точно такой меморандум был вручен капитану «Ванцетти» В. М. Веронду)
...После подписания меморандума офицеры предложили нам изложить свои претензии. Мы отказались это сделать вследствие того, что они будут изложены в адрес японского правительства через посла СССР в Токио.
(Дополнение из рассказа радиста Моисеенкова И. С.:
— Был такой случай. Два японских моряка бросились к кормовой мачте и начали спускать наш флаг, а у них под бушлатами были свои флаги. Это дело мы заметили. Два матроса и старший матрос Чуркин Семен рванулись к мачте. Они здоровенные ребята. Они вырвали фал, восстановили на месте, приподняли наш флаг. И не дали японцам прикоснуться к нашему флагу.
Капитан тут же заявил протест, сказал офицеру, что это бандитство, что это пиратство, что так не положено делать. Тогда офицер сказал: «Ладно, оставим флаг в покое, но вы подчиняйтесь моим распоряжениям»)
...После 10 дней задержания пароход был освобожден без предъявления каких-либо требований, за исключением того, что нам были даны японским командованием инструкции о дальнейшем курсе и нанесена на нашу карту запретная зона.
Пароход «Ангарстрой» следовал указанным курсом. На протяжении всего пути от Петропавловска пароход «Ангарстрой» нес положенные международными правилами столкновения судов на море навигационные огни. При выходе из Кушимото японские власти инструктировали нас продолжать нести эти огни, что выполнялось.
1 мая днем, на высоте примерно 5000 м над нами пролетел японский бомбардировщик, следуя курсом примерно из Шанхая на Японию. В 20 ч 30 мин с нашего судна были видны два белых огня, похожие на огни рыболовецких судов. Они прошли слева направо от нашего судна и исчезли. Несколько позднее были видны такие же огни с левой стороны — и исчезли.
1 мая, находясь на широте 31° 55.0 норд, долготе 127° 42.0 ост, пароход «Ангарстрой» без каких-либо световых или звуковых сигналов с моря был торпедирован в 22 ч 25 мин двойным ударом с левой стороны. Промежуток между ударами — в секунду. Погода — маловетрие, море — легкое волнение — 2 балла. Ночь лунная, временами луну закрывали облака. Луна нам была справа, почти на траверзе.
Моментально после торпедирования пароход стал ломаться и тонуть. Подводная лодка так и не показалась. Корма судна стала быстро оседать, обшивка корпуса и все крепления гофрироваться и рваться. На корме в кубрике, где спали люди, были поломаны и загнуты железные койки. 4 человека получили ранения. Удар был такой силы, что в машине и кочегарке сорвало, подбросило и перемешало чугунные и стальные плиты. Машина стала работать вразнос, вероятно, лопнул вал гребного винта. В машину из туннеля хлынула вода, которая была остановлена закрытием клинкета. Когда котельное и машинное отделения стало затоплять, был отдан приказ травить пары.
Электричество потухло. При таком сильном ударе лопнули радиоантенны. Сигнал SOS дать было невозможно. Все попытки восстановить антенну не удались.
Видя такое катастрофическое положение судна в первые же минуты и что спасать судно было бесцельно, так как оно быстро погружалось в воду, капитаном был отдан приказ спускать шлюпки на воду и спасать экипаж, ибо ему угрожала гибель.
Вследствие четкой и героической работы команды экипаж был весь посажен на шлюпки. Так как пароход кренился на левый борт, был отдан приказ сначала отойти от судна боту с людьми, что с правого борта. Едва успел этот бот отойти, как по пароходу с кормы была пущена еще одна торпеда, третья, которая прошла между находившимся на воде ботом и корпусом судна, не задев пароход и бот. Люди, сидевшие в боте, видели след и тело торпеды. Когда отошли от тонущего парохода, сделали перекличку экипажа. Все 60 человек и один ребенок были на месте. Спустя 15—20 мин после торпедирования пароход затонул со всем находившимся на нем имуществом судовым, команды, грузом американского сахара — 7545 т, с 10 т посылок продуктов.
(Из рассказа Моисеенкова И. С.:
— Как говорится, ухлопали... да нет, неправильно я это сказал, потратили в США очень много времени и сил, чтобы и оббить ржавчину и покрасить «Ангарстрой». Больше всех труда и сил приложил боцман наш, Иван Иванович Шантин. И вот в тот момент, когда судно переворачивалось на корму, носом кверху — почему-то суда часто тонут именно вертикально,— и при этом раздавался страшный грохот, судно ломалось и с грохотом летело в пучину, в тот момент услышал я, что боцман Иван Иванович Шантин зарыдал. Закрыл лицо руками и вот так вот, по-мужски, зарыдал. А человек он был сильный, здоровый... Впервые я, такой молодой, увидел, чтобы человек в возрасте так зарыдал. Он ко мне благоволил. И я говорю: «Ну что с тобой, ну что ты?..» — «Мне тяжело, мне просто, Ваня, тяжело, — отвечает. — Столько было вложено — и вдруг несколько минут — и ничего не осталось...»)
...Спустя несколько минут после того, как затонул пароход, мы на двух ботах подошли к месту затонувшего судна, осмотрели всплывшие на поверхность вещи, из спасательных плотов выбрали продукты и пошли по направлению к берегам Японии.
Погода ухудшилась. Пройдя на веслах около четырех часов, мы в 3.00 заметили идущий навстречу силуэт парохода без навигационных огней. Стали фальшфейерами давать сигналы. Пароход ответил световой сигнализацией. Подошли к нему на шлюпках. Это оказался японский торговый пароход «Койя-мару». С опущенного трапа нас спросили: «Американцы?» Мы ответили, что русский, советский, экипаж с погибшего судна. Весь экипаж и боты были подняты на борт.
При входе по трапу весь экипаж подвергался обыску. Находясь на капитанском мостике, мы видели, что с мостика офицерами парохода тщательно осматривается горизонт справа и слева от курса парохода.
«Койя-мару». Затем мы ясно увидели впереди парохода силуэт подводной лодки, которая сигналила световой сигнализацией в район, где был потоплен «Ангарстрой». Оттуда отвечали такой же сигнализацией. Нам отчетливо представилось, что на ботах мы шли между этими сигнализирующими огнями, которые раньше нам не были видны. С подводной лодкой, силуэт которой был ясно виден с мостика, капитан «Койя-мару» переговаривался электрическим фонариком. О чем вел переговоры — мне неизвестно.
Мы стали просить капитана «Койя-мару», чтобы он наш экипаж доставил в ближайший порт Японии. В этой просьбе нам было отказано по той причине, что пароход идет в Шанхай и менять направление не может. Мы попросили разрешение дать радиограмму о гибели парохода «Ангарстрой». Нам отказали, мотивируя тем, что ночью нельзя работать рацией. Текст радиограммы о гибели «Ангарстроя» мы передали капитану «Койя-мару», чтобы он передал днем во Владивосток. Он согласился послать ее днем через Шанхай и настаивал на том, чтобы мы в радиограмме указали, что пароход «Ангарстрой» потоплен американской подводной лодкой. На такое исправление в радиограмме мы не согласились.
Мы прибыли в Шанхай 3 мая. Военный катер снял экипаж с борта «Койя-мару». В районе электростанции Шанхая нас высадили на военный КПП. На пристани вооруженный наряд японцев — 20 человек. Приказали экипаж выстроить, и офицер по списку стал всех проверять. Потом экипаж был посажен на две военные грузовые машины, в которых было по два вооруженных солдата, и повезли по улицам. Когда проезжали по городу, привлекли внимание множества зрителей, ибо команда была одета кто в чем спасся и охранялась солдатами. Нас привезли на улицу Норд-Сычуань-роуд, в здание японской военной части. Пока экипаж находился там, мы сумели по телефону связаться с представителем нашего консульства. И только переводчик стал предупреждать экипаж о правилах поведения, как явился представитель нашего консульства. В этот же день состоялся допрос капитана и первого помощника.
Членам военно-морского департамента Японии мы коротко изложили факт потопления «Ангарстроя». Они в своих вопросах особенно интересовались: «Был ли пожар на судне во время торпедирования?» Мы ответили, что пожара не было и что сахар не горит. «Был ли взрыв на судне во время торпедирования?» Мы ответили, что был двойной удар с левой стороны, а других взрывов не было. В течение шести дней мы находились в качестве арестованных.
Лишь 8 мая после категорического требования приехавшего из Токио представителя посольства СССР в Японии нас освободили от ареста, и мы переехали в здание советского консульства в Шанхае.
В период ожидания виз и экипировки были организованы политические информации и ежедневно со всем экипажем проводилась физкультурная зарядка.
19 июня мы выехали из Шанхая на японском пароходе «Тохем-мару» в порт Дайрен, где пробыли до 21 июня. Там, помимо нас, были части экипажей пароходов «Кречет», «Свирьстрой», «Сергей Лазо», «Симферополь».
(Для справки: четыре вышеназванных парохода находились на ремонте в Гонконге, когда на этот порт совершили нападение японские милитаристы. 8 декабря 1941 года суда были расстреляны артиллерией и авиацией, хотя суда несли все обозначения своей принадлежности к торговому флоту СССР. Почти год японцы чинили препятствия возвращению команд на Родину.)
...24 июня прибыли на станцию Отпор и через Читу отправились во Владивосток. Спасенный экипаж в количестве 60 человек и одного шестимесячного ребенка здоров, готов работать снова, на благо своей страны, в дни Великой Отечественной войны, до полного разгрома немецких оккупантов».
На этом текст «Рейсового донесения» кончается. Моряки разошлись на другие суда, новый пароход получил и капитан Бондаренко. До окончания войны он продолжал перевозить товары, поступавшие из США по ленд-лизу.
Международным трибуналом в Токио было доказано, что «Ангарстрой» был в числе советских пароходов, потопленных японскими подводными лодками.
