История эта приключилась в марте сорок пятого во время Данцигской операции. Как известно, здесь было жесточайшее сражение. Огромная вражеская группировка, прижатая к морю, сопротивлялась с отчаянием обреченных. Ведь большинство солдат верило в геббельсовшину: русские в плен не берут, они уничтожают всякого немца — будь то солдат, женщина или ребенок.
Опровергнуть этот чудовищный бред, рассказать правду о нашей армии, доказать бессмысленность дальнейшего сопротивления — вот какая задача стояла тогда перед нашей спецпропагандой. Оружием нашим были листовки и громкоговорящие установки, с помощью которых мы «обрабатывали» вражеский гарнизон. Ежедневно, ежечасно, днем и ночью. Мы широко тогда привлекали к выступлениям у микрофона самих немцев — прежде всего борцов-антифашистов, а также перебежчиков и пленных. Эффект от таких выступлений был внушительным. Геббельс трубит, что русские в плен не берут, а вот он, голос вашего Фрица или Ганса из такой-то роты такого-то полка.
Однажды разведчики привели ко мне пленного унтера довольно диковинной наружности: абсолютно лысый, безбровый, с оттопыренными ушами.
Мой «гость» оказался широко известным в фашистском рейхе. Его голосом вещала имперская пропаганда. Сам Геббельс благоволил ему, диктору, обладавшему луженой глоткой и особым тембром голоса. Я уже не помню, по какой причине он впал в немилость в Германии. Может, перепутал текст, может, поперхнулся не вовремя, а может, не соотнес тональность речи с содержанием информации. Но факт: диктору вручили вместо микрофона автомат и погнали на поле боя.
Я перехватила взгляд экс-диктора, которым он буквально ласкал наш микрофон (встреча происходила в радиорубке).
«Тоска по берлинскому житью», — невольно подумала я. И тут неожиданно для себя самой спросила:
— Не смогли бы вы прочитать этот текст? — И протянула ему нашу листовку.
Он слегка откашлялся, «поставил» голос и начал читать. Читал, надо сказать, прекрасно...
— А не смогли бы вы это прочитать и по радио? Естественно, по-нашему...
— Почему же? Конечно... — И тихо добавил: — Я очень соскучился по микрофону.
В тот же день состоялась радиопремьера. Конечно, никакой записи, выступление, что называется, живьем. Наш новый сотрудник оказался запойным вещателем. Говорить он мог часами, чуть ли не сутками, сохраняя при этом свежесть голоса.
КПД его работы на нашей «радиопушке» оказался значительным. Свидетельством тому были усиленные вражеские «артаплодисменты», да такие, что приходилось часто менять дислокацию во время вещания берлинского экс-диктора. И пленные, в особенности перебежчики, прямо говорили, что, услышав знакомый голос, они с особой охотой внимали текстам.
Так дикторская слава, заработанная бывшим имперским диктором на службе у Геббельса, помогла в борьбе с тем же Геббельсом...
Н.В. Звонарева, подполковник в отставке
OCR и обработка Михаила Дмитриенко